Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

– Да что ты, глухой или дурак? Много тут вас живет таких дураков?

– Бурякив? Та бурякив торик у мэнэ чымало уродыло; жинка вэлыку дижку для сэбэ наскрэбла, а шо осталось, на базари продав.

– Прочь с дороги! А то я как встану, так в рожу тебе заеду!

– Зайидьтэ, зайидьтэ, мылости прошу! У мэнэ самэ жинка снидать наварыла, то й вас нагодуем.

Тут купэц уже добрэ розибрав, шо Иванко з його тилькы глузуе, а звэртать з дорогы и нэ думае, та звернув сам у риллю, опэрэдыв його и подався у станыцю. Отакый-то був Иванко Язик. Як визьмэ було кого на язик, так тилькы дэржысь!

Довольный тем, что ответил на шутку соседа, дед Трохим разгладил черную с проседью бороду и собирался было рассказать еще одну историю о том, как упомянутый Иванко Язик с плена черкесского убежать умудрился, но со стороны улицы, где стояла хата атамана, послышались звуки гармони и веселое пение.

По дорози, по дорози пыль столбом,

Туда йихал та й Микола вороным конем,

Шо й на ему жиле точка голубая,

Подарыла Марфа молодая.

– Тай никак Аксинья спивае? – спросил Кушнарэнко, прикладывая ладонь к уху.

– Оттож! Вона! – отозвался дед Трохим.

– Аксинья, дале яку писню спываем? – донесся до слуха стоявших у плетня стариков молодой басистый голос.

– Так це шо ж, Васыль, чи ни?! – спросил вслух дед Трохим и обращаясь к Кушнарэнко, добавил. – Шо там робытся, односум?

– Та вроде сватовство. Тилькы к кому ийдуть? – ответил тот.

– Ой! Их богато було, Васылыку! – раскрасневшаяся от задора, весело закричала Аксинья. – Их стики я знала, як дружковала! Ходылы мы по подругах… Як прыходэ, хто нас прыглашае, мы выходымо, сидаим и мы спиваим. И пойихалы дальше. Бывает – долго йиздэмо…

И, не договорив до конца, Аксинья продолжила начатую песню, какую обычно пели, когда ехали сватать за казака понравившуюся девку:

Крыкнув орел в саду на поду,

Ой, казала Марфа: – Замиж нэ пиду!

Ой, казала та й Марфа: – Погуляю,

Та щей свою русу косу покохаю!

Ой, вскрыкнул орел в зэлэном саду,

Обизвався та й Мыкола в своему дому:

– Ой, горэ ж мэни самому,

Як бы ж мэни Марфа молодому!

По той бичок ставу,

По той бичок ставу,

Клыкал павыч паву:

– Иды, идэы, моя павочка!

Дам я тоби выннэ яблочко!

А за тое выннэ яблочко

Потиряла дивуванячко!

По улице катилась арба, запряженная двойкой добротных лошадей, принадлежавших станичному атаману Ивану Михайловичу Билому. Арбой управлял нанимавшийся к Билым сезонно работник из хохлов – мужик лет сорока, заурядной внешности, голобородый, в широкополой соломенной шляпе, белой рубахе и широченных шароварах, подпоясанных кушаком. В арбе, празднично одетые, сидели рядком родители Миколы Билого, сам он, Василь Рудь и Аксинья Шелест как приглашенная сваха.

Накануне Микола, с батькиного благословения, вечерком, когда станица утихла и улицы опустели, метнулся до хаты, где жила Марфа с отцом и по старинной традиции, бросил свою папаху через плетень. Немного не рассчитал силы. Папаха, сделав в воздухе дугу, благополучно перелетела палисадник и опустилась на стреху. Микола уж было собрался сам перемахнуть через плетень, чтобы снять папаху и определить ее на положенное в таких случаях место, как из-под застрехи выпорхнула стайка горобцов, и папаха, скользя мехом по чакану, благополучно опустилась на розовый куст, росший в палисаднике. Куст розы отец Марфы выписал для любимой и единственной дочери с города. Марфа самолично посадила его у окна своей спальни, и с тех пор куст радовал ее взгляд пышными «набитыми» бутонами малинового цвета. «Як тумаки козакив наших», – шутила Марфа.

Довольный тем, что сигать через плетень и тем самым раскрыть себя не придется, Микола так же хамылем пробежал незаметно к своей хате. Потрепал за ухом пса, лежавшего посреди двора; поднявшись по ступенькам, вошел в хату, многозначительно кивнул отцу, сидевшему за какими-то бумагами и, наскоро выпив свежего айрана, молча прошел в свою комнату. Раздевшись, помолился на образа. Улегся на кровать, закинув руки за голову. Время было позднее, но спать не хотелось. Одолевали мысли. «Отдаст Марфа папаху или же оставит? Неужто у меня соперники могут быть?! Завтра к вечеру поглядим».

На следующий день, когда стемнело, Микола вновь незаметно пробрался к дому Марфы. Папахи в палисаднике не было. Сердце екнуло. «Взяла! Стало быть, сватов засылаю».

Дед Трохим с шабером Кушнарэнко проводили взглядом арбу.

– Теперича ясно, – понимающе сказал дед Трохим, – Микола Билый сватать едет. И знамо кого. К Марфе намылился. Если сладится у них, шабер, то на свадьбе погуляем!

– Так а шо не сладить. Девка вона гарна. Тай и Микола казак добрый. Оба их рода зажиточные, почитай, ровня друг другу. Бог даст, погуляем, – ответил Кушнарэнко.

– Дай-то бог, – отозвался дед Трохим.

Арба, докатившись до хаты, где жила Марфа с отцом, остановилась. Микола в нарядном бешмете белого цвета, подпоясанный новым наборным кавказским поясом, в черных широких шароварах и начищенных до блеска ичигах спрыгнул с арбы и подал руку матери. Оба родителя также по-праздничному одетые, выбравшись с арбы, поправили наряды. Василь Рудь подхватил Аксинью под бока и помог спуститься на землю. Работник-хохол остался сидеть в арбе. «Жди нас», – распорядился атаман.

– Ну шо, сынку, – слегка взволнованным голосом сказал Иван Михайлович, – с Богом!

– С Богом, батько! – ответил Микола.

– С Богом! – словно эхом повторили остальные.

Иван Михайлович, разгладив пышные усы, молча взглядом окинул всю немногочисленную процессию и также молча махнул головой: мол, по номерам становись.

Рядом с ним в легком волнении стояла его супруга, Наталья Акинфеевна, по случаю такого торжества одетая в темно-малинового цвета широкополую юбку, из-под которой выглядывала полоса кружев спидныци, ручной работы белого льна вышиванку, обхваченную темно-красного тона легкой цыгейкой, в такой же тон были и кожаные черевыки, добротно подогнанные под размер ноги. Русые волосы были аккуратно собраны в шлычку. Ярко-алые крупные бусы обрамляли шею. Плечи покрывал расписной, в тон юбки, платок. В руках она держала пышный каравай в рушнике, испеченный накануне вечером.

Несмотря на свои года, Наталья Акинфеевна выглядела эффектно. Иван Михайлович невольно залюбовался своей супругой. «Гарна казачка, слава тебе господи!» – подумал, улыбнувшись.

За четой Билых стояли Василь Рудь, гордый от осознания всей важности поручения, и Аксинья Шелест, первая хохотушка и сердце, которое задает ритм станицы. Разодетые хотя и не