Моя темная Ванесса - Кейт Элизабет Расселл

– Это смешно?

Я покачала головой и сквозь смех сказала:

– Нет, вообще не смешно.

Я пошла за ним вниз по лестнице, проводила до двери на улицу и, прежде чем он вышел из подъезда, спросила, по-прежнему ли он на меня злится – за то, что назвала его насильником, за то, что проболталась. Я ожидала, что он нежно прищелкнет языком, поцелует меня в лоб. «Конечно нет». Вместо этого он, секунду подумав, сказал:

– Я не злюсь, скорее расстроен.

– Почему?

– Ну, потому что ты изменилась.

Я преградила ему выход рукой.

– Я не изменилась.

– Конечно, изменилась. Ты меня переросла.

– Это неправда.

– Ванесса. – Он взял мое лицо в ладони. – Мы должны расстаться. По меньшей мере, на время. Ладно? Это вредно для нас обоих.

От потрясения я стояла столбом и позволяла ему касаться своего лица.

– Ты должна зажить собственной жизнью, – сказал он. – Твое существование не должно вертеться вокруг меня.

– Ты говорил, что не злишься.

– Я не злюсь. Посмотри на меня, я не злюсь.

Это была правда – он совсем не выглядел злым, его глаза за очками без оправы были спокойны.

Две недели я провела на диване перед телевизором рядом с прижавшейся ко мне Мину. Я смотрела все диски с «Твин Пикс», а некоторые серии пересматривала снова и снова. Иногда ко мне присоединялась Бриджит, но, когда я начинала просматривать повторно сцены с насилием и криками, в которых в доброго персонажа-мужчину вселялся садистский дух, заставляющий его насиловать и убивать девочек-подростков, она уходила к себе в спальню и закрывала дверь.

В эти недели в новостях крутили сюжет о пропавшей в Орегоне четырнадцатилетней девочке по имени Катрина – хорошенькой, белой и фотогеничной. Ее лицо было повсюду, заголовки сливались с сериалом. «Кто похитил Катрину?», «Кто убил Лору Палмер?». Обеих в последний раз видели бегущими что есть духу, исчезающими в чащобе орегонских сосен. Главным подозреваемым в похищении Катрины был ее живущий отдельно, в прошлом страдавший душевным расстройством отец, известий от которого не поступало несколько недель. Я видела дюжину фотографий Катрины, но в новостях показывали всего один всклокоченный снимок ее отца, сделанный при аресте за вождение в нетрезвом виде. В конце концов обоих нашли в Северной Каролине, где они жили в хижине без электричества и водопровода. Когда отца арестовали, он, по утверждению ведущих, сказал: «Рад, что это наконец закончилось». Позже появились новые подробности: как осунулась Катрина в бегах, как ей приходилось есть полевые цветы, чтобы не умереть от голода. Сидя в одиночестве в подсвеченной синими отблесками экрана гостиной, я бормотала слова, слишком страшные для чужих ушей: я готова была поспорить, что ей отчасти это нравилось и она меньше всего хотела, чтобы ее поймали.

Выглянув из своей спальни, Бриджит нашла меня на диване. Я была накурена и кашляла до слез. Она покормила кошку, выбросила мои пустые бутылки, оставила на кофейном столике счет за электричество вместе со своей половиной денег и конверт с наклеенной маркой и заполненным адресом. Она знала, что в ночь, когда приехал Стрейн, произошло что-то плохое, но давала мне возможность справиться с этим самостоятельно. Она ни о чем не спрашивала, не хотела знать.

Когда я появилась на пороге кабинета Генри, он улыбнулся.

– А вот и вы. Я так волновался. Что с вами случилось?

Прислонившись к дверному косяку, я пристально посмотрела на него. Я ожидала, что он завалит меня извинениями, как только увидит. Было немыслимо, что он до сих пор не сложил два и два. С того вечера в Броувике прошло три недели – недостаточно, чтобы забыть.

Я протянула ему заявление об уходе с курса:

– Подпишете?

Он удивленно вскинул голову.

– Кажется, стоит сначала это обсудить.

– Вы сказали, что я завалю курс.

– Вы не ходили на занятия. Мне нужно было как-то привлечь ваше внимание.

– Значит, вы мной манипулировали? Отлично. Просто прекрасно.

– Ванесса, перестаньте. – Он рассмеялся так, словно я вела себя нелепо. – Что происходит?

– Зачем вы это сделали?

– Зачем я сделал что? – Он раскачивался на стуле, с напускным непониманием глядя на меня. Он был похож на пойманного на лжи ребенка.

– Вы на него напали.

Генри перестал раскачиваться.

– Вы ждали у выхода из туалета и схватили его…

При этих словах он вскочил и с такой силой закрыл дверь, что та с грохотом захлопнулась. Он протянул руки, словно пытаясь меня успокоить.

– Слушайте. Простите. Разумеется, нельзя было так себя вести. У меня нет оправданий. Но я на него не нападал.

– Он сказал, что вы прижали его к стене.

– Как вы себе это представляете? Этот человек – настоящая громадина.

– Он сказал…

– Ванесса, я к нему едва притронулся.

Тут к моему горлу подкатил комок. «Я к нему едва притронулся». «Я дотронулся до нее, вот и все». И то и другое сводилось к моей несоразмерной реакции, к тому, что я была твердо намерена выставить этих мужчин злодеями.

Я спросила Генри:

– Почему вы никогда не рассказывали мне о своей жене? Вы должны были понимать, что рано или поздно я выясню, что там работает ваша жена.

При этой резкой смене темы он растерянно моргнул:

– Я закрытый человек. Я не люблю делиться личной жизнью со студентами.