Право на одиночество - Ника Соболева

Громов улыбнулся и смешно взъерошил волосы одной рукой. Во второй он сжимал кружку с чаем. Уже очень давно сжимал, видимо, забыл, что собирался выпить…

— Мне понравилось.

— Что? — он повернулся и уставился на меня с радостным изумлением.

— Мне понравилось, — повторила я смущённо. — Мне впервые в жизни понравилось… всё это. Объятия, поцелуи.

— Погоди… Что значит — впервые в жизни? До этого не нравилось?

— Да, — я кивнула. — Точнее, я просто ничего не чувствовала. А с вами… я чувствовала.

Максим Петрович замолчал, переваривая информацию. Потом опять взъерошил волосы и спросил:

— Ну а у тебя… когда началось? Про себя я рассказал, теперь твоя очередь.

Я вздохнула.

— А я не знаю, Максим Петрович. Честно. Как-то постепенно… просто с самого начала ваши прикосновения были мне очень приятны, — я почувствовала, что краснею, и замолчала. Громов смотрел на меня с ласковой улыбкой на губах.

Я нервно стиснула кружку с чаем и тихо спросила:

— Что теперь будет? Я имею в виду… ваши дочки… Вы расскажете Лисёнку? Или Лике? Они вообще знают о ваших отношениях с женой?

— Лика знает. Получилось очень забавно — если бы не маниакальное стремление Лены познакомить Лику со своими любовниками, возможно, девочка выросла бы похожей на мать. А теперь ей так же противна вся эта полигамия, как и мне. А вот Лисёнок… она пока не знает. Но скоро, я думаю, начнёт догадываться. Она сообразительная малышка, до сих пор её сдерживала только детская уверенность в наших с Леной чувствах друг к другу.

— А вы… вы её сильно любили? — брякнула я и почти тут же пожалела об этом. Глупый вопрос! Очень глупый вопрос…

— Лену? Любил, конечно, иначе бы не женился. Но теперь я отлично понимаю, что любил не её. Я совсем не знал Лену и создал в своей голове её образ, его и полюбил. А когда узнал, что на самом деле моя жена совсем другая… Сначала я злился на неё, а потом понял, что сам виноват. Я был молод и не разглядел за маской наивной доброй девочки взрослую циничную женщину, которая знала, чего хочет от жизни. Лена не может любить одного мужчину, она обожает развлекаться и совершенно не желает работать. Не смотри на меня с таким сочувствием, Наташа, я уже давно привык к особенностям своей супруги. Повторю, она неплохой человек, просто не нужно ожидать от неё больше, чем она может дать.

Громов внезапно поднялся с дивана, подошёл к музыкальному центру, щёлкнул переключателем, и по комнате полилась нежная, лёгкая музыка, похожая на оркестр Поля Мориа.

— Давай потанцуем, — предложил Максим Петрович, протягивая мне руку. — А то на сегодняшнем вечере я так и не успел пригласить тебя на танец.

— А вы хотели? — спросила я, принимая его руку.

— Конечно. Мне нравится тебя обнимать.

Вспыхнув, я рассмеялась. Громов, улыбаясь, положил руки мне на талию, и больше мы не разговаривали.

Слушая музыку, льющуюся из динамиков сплошным потоком ласковых, ненавязчивых мелодий, я думала.

Думала о том, что мне хорошо. Здесь и сейчас.

Думала о том, что мама бы не одобрила… А потом я поняла, что ошибаюсь. Мама одобрила бы, если бы знала, что мне уже четыре года не было так хорошо и спокойно, как сейчас, в объятиях этого мужчины, который никогда не будет принадлежать мне.

Думала о том, что постараюсь, чтобы Лисёнок не возненавидела меня на всю жизнь…

Думала о том, как мне нравятся прикосновения этих рук…

В какой-то момент мир перестал существовать. Он замер, словно затаил дыхание, совсем как я в далёком детстве, когда случалось что-нибудь, казавшееся мне волшебством.

Замерли мои мысли. И по всему телу волной прокатились знакомые иголочки, оставаясь чем-то горячим внизу живота и в районе солнечного сплетения.

Под затихающую музыку я потянулась к губам Громова и, услышав тихий вздох, поняла, что меня куда-то несут.

Там было темно. Только в окно виднелись несколько ярких звёздочек и почти полная луна. Максим Петрович осторожно поставил меня на пол, а в следующий миг уже крепко обнимал.

С тихим шелестом к моим ногам упало платье. Спустя мгновение я почувствовала спиной прохладные простыни…

Его губы были везде. Никто не целовал меня так. И никогда мне не было так хорошо от чьих-то горячих поцелуев, от нежных и откровенных прикосновений. И я не думала, что так вообще бывает… а если бывает, то точно не со мной…

Мне не было страшно. А больно было только несколько мгновений, но эта боль сорвалась с моих губ тихим стоном, так и не успев разгореться.

А в следующий миг я почувствовала, что внутри меня возникает что-то ласковое, сладкое, настоящее, от чего хочется заплакать… и застонать… очень громко, так, чтобы отпустить саму себя, чтобы внутри больше не было холодно и пусто, а только так — сладко и горячо.

И я делала это. А он губами ловил мои стоны и стирал дорожки от слёз поцелуями, шепча что-то нежное… что-то такое, чего мне никто и никогда не говорил.

А потом, когда всё закончилось, он осторожно обнимал меня и прижимал к себе, спрашивая, почему я плачу.

— Я просто не думала, что это может быть так хорошо, — ответила я еле слышно.

— Я не сделал тебе больно? — с заботой в голосе спросил Максим Петрович, поглаживая меня по волосам.

— Нет. Мне… было замечательно.

— Я рад, — тихо ответил он, целуя меня. И я вновь погрузилась в тепло его рук, забыв обо всём.

Возможно, когда-нибудь я пожалею. Но сейчас я просто счастлива, что эта ночь была в моей жизни.

Я проснулась от какого-то резкого звука. И, сев на постели, несколько секунд не могла понять, где нахожусь.

Вспомнив, посмотрела на часы. Улыбнулась, поняв, что как раз в этот момент меня должна будить Алиса…

Я встала с постели и подошла к окну, с удивлением почувствовав саднящую боль между ног. Значит, последствия всё-таки есть. «Плата за страсть», — подумала я, улыбнувшись.

Благодаря небольшой минусовой температуре снег ещё не растаял, и я с удовольствием разглядывала облепленные снегом, как сахарной пудрой, деревья, машины, ставшие все вдруг свадебными кортежами, белые дорожки… И мне вдруг захотелось сделать глупость.

Дыхнув на стекло, я пальцем нарисовала на запотевшей поверхности сердечко. Так я делала в детстве. Улыбнулась, глядя на то, как мой рисунок медленно исчезает. Теперь про мою глупость никто не узнает.

Стоять на холодном полу было неуютно, и я перепрыгнула на мягкий ковёр. Почему-то от резкого движения между ног стало влажно, но я не обратила внимания на это ощущение.

— Какая чудесная картина — обнажённая женщина на фоне окна, — Громов, взъерошенный после сна, приподнялся с постели. — Ты чего так рано вскочила?