Бесконечная империя: Россия в поисках себя - Владислав Иноземцев

Фундаментальным отличием Российской империи от Римской было то, что последняя существовала в ту историческую эпоху, когда имперская организация государства была, пожалуй, самой привычной для политии значительных масштабов. Собственно, рубеж дохристианской и христианской эпох в куда большей степени был «the age of Empire», чем конец XIX века, к которому применял эту формулировку Э. Хобсбаум[1016]; более того, данный период был не только эпохой империй — он был и эпохой постимперской, если соотносить его с государствами Древнего Востока, и предымперской, если вспоминать о процессах формирования средневековой Европы. Российская же империя не просто возникла в ходе последней волны глобального имперского строительства — она пережила все современные ей империи.

Большинство известных истории империй погибли в борьбе с внешними врагами; будучи построенными силой оружия, они ею же и уничтожались. Многие пали жертвой восстаний покоренных народов — но, заметим, как раз поступательно расширявшиеся империи типа Римской были наименее подвержены этому типу упадка. Российская империя, как показывает ее история, была крайне эффективной в противостоянии внешним угрозам: в период ее имперской идентичности ни один противник не смог ее разрушить (а поражения на периферии, подобные Крымской войне, случались всегда и везде — достаточно вспомнить печальный инцидент в Тевтобургском лесу[1017]). Более того, даже отложение колоний в 1991 г. вовсе не стало для России исторической катастрофой — в своем имперском обличье страна может существовать довольно долго, если только правящие элиты смогут обуздать свои клептократические позывы и осознать, что экономический успех значимее военно-политических побед. России в наше время никто не угрожает извне и не собирается на нее нападать: обладание доставшимся стране в наследство от Советского Союза крупнейшим в мире ядерным арсеналом и технологиями поддержания его в боеготовом состоянии не оставляет потенциальному агрессору ни единого шанса. Однако очевидные сегодня проблемы в развитии страны указывают на два обстоятельства.

С одной стороны, империя, которая долгое время была эффективной (как и многие другие) в противостоянии прочим империям, начинает «теряться» в ситуации, когда имперские ценности перестают быть востребованными в мире. В этом мы видим самый большой вызов для нынешней России, так как утрата ею банальной способности коммуницировать с большинством «нормальных» государств свидетельствует об угрожающем непонимании и собственной сущности, и современных представлений о норме. Порой кажется, что Кремль сегодня озабочен — как, вероятно, и в эпоху Василия III — возможным появлением «четвертого Рима», к статусу которого сейчас никто не стремится (даже США, способные утвердить свои интересы почти в любой точке мира, отнюдь не жаждут расширять свою территорию и защищать «англоязычных» за рубежом, при этом навязывая симпатичных президенту губернаторов в отдельных штатах, отказываясь от выборов мэров и превращая суды в часть исполнительной власти). Россия, кажется, стремится наследовать от Рима имперское величие, в то время как остальной мир взял от него скорее идеалы республиканизма, концепт римского права и принципы организации пространства и инфраструктуры. В этом понимании имперскости Россия вопиюще несовременна и выглядит как дредноут рубежа XIX и XX веков, пытающийся пристать к причальной стенке яхтенной марины на Ибице. России как империи не «повезло» быть уничтоженной в противостоянии с другими империями — и сегодня она как бы вынуждена доживать свой век в окружении совершенно непонятных ей политических структур: если и не обязательно демократичных, то основанных на ясных правовых принципах, экономически успешных и обращенных в будущее, а не в прошлое. Конечно, сейчас в мире есть и такие страны, которые заметно схожи с Россией в экономике и политике, — но все они не только не претендуют на имперскость, но заботятся прежде всего о своем банальном выживании.

С другой стороны, одной из фундаментальных проблем империй во все времена был экономический и социальный упадок метрополии. Римская империя в этом отношении может считаться поистине идеальным примером. Если в начале I века н. э. италийский аграрный сектор был самым производительным во всем Средиземноморье, а рабовладельческие виллы выступали поставщиками такого количества рыночного продукта, который в европейских королевствах был достигнут разве что в начале Нового времени[1018], то по мере усиления эксплуатации колоний имперский центр вступил в полосу экономического регресса; свободное крестьянство беднело и закрепощалось через систему колоната, урожаи падали, начиналось быстрое сокращение населения, компенсировавшееся притоком новых граждан из провинций. Метрополии могли успешно существовать без периферии только в том случае, если на протяжении всего имперского периода они оставались основными производственными центрами, вне зависимости от того, какими колониями были окружены. Россия сегодня, похоже, совершенно не учитывает этого обстоятельства. С 2000 г. в стране исчезли десятки тысяч крупных и средних предприятий[1019]; доля потребляемой внутри страны нефти снизилась с 70 % в 1984 г. до менее чем 26 % сегодня[1020]; основная роль в обеспечении финансового благополучия метрополии лежит на Сибири с ее богатыми природными ресурсами, обеспечивающими до ¾ российского экспорта[1021]. В динамике российской экономики нельзя увидеть ничего схожего с ситуацией в той же Британии времен распада империи (объем промышленного производства в 1950–1973 гг. вырос более чем вдвое[1022]) — здесь, конечно, куда больше сходства с Римом, но как раз такого, которое не внушает особого оптимизма. При этом вопрос не сводится к одному лишь «сырьевому проклятию»; имперское государство пытается построить экономическую «вертикаль», искореняя рыночные мотивы и стимулы, что только дополнительно подчеркивает несостоятельность восприятия современного мира в давно устаревших категориях.