Жасминовые ночи - Джулия Грегсон

Он попытался сесть, но его пронзила оглушительная боль.

– Не надо, не надо, не надо, – бормотал он, еле дыша, словно передавал чьи-то инструкции. Может, сломаны несколько ребер, может… хуже. Он открыл глаза и поднял голову. Пустыня, пропитавшаяся водой после недавнего дождя, больше напоминала море. Никаких шансов, что сегодня кто-то станет его искать, да и в последующие дни тоже. Гибель самолетов тут жизненный факт, а не какое-то там чрезвычайное происшествие, – слишком много других проблем, требующих сил и времени. Ужасно умереть на клочке земли, названия которого ты даже не знаешь. Такой была его последняя мысль, прежде чем он впал в забытье…

Перед рассветом его разбудил проливной дождь. Он открыл глаза и, ничего не понимая, посмотрел на парашютный шелк, облепивший его лицо. Поскорее сорвал его и взревел от боли. Нет, надо двигаться осторожнее. Пальцы его правой руки были обожжены, но хорошо, хоть глаза на этот раз не пострадали. На черном небе сквозь тучи глядели несколько звезд, а вокруг не было ничего, кроме песков. В пустыне водились дикие звери, лисы и гиены, но пока все было тихо. Дом слышал лишь шорох ветра и звуки собственного дыхания. Он был один, абсолютно один.

Некоторое время он разглядывал свои руки, поднес их к носу – от них пахло машинным маслом. Жаль, что он не мог сейчас сделать руками ничего толкового – раскрыть карту, сжать пистолет, включить фонарик, сделать что-то такое, что помогло бы привести его мозг в рабочий режим.

С «мессером» он встретился недалеко от аэродрома под Сиди Абд эль-Рахманом, где-то в двадцати трех милях к востоку от Марса-Матрух. Если бы не сгорели его карта и компас, он мог бы вычислить точно место, где был сбит. Но в любом случае Марса-Матрух – это сто четырнадцать миль к западу от Алексы. Пустыня тут буквально нашпигована минами; они остались от форпостов немецкой артиллерии и нескольких лагерей военнопленных. Тут почти непрерывно шли атаки союзников. Ему повезет, если он не попадет в руки к немцам.

Он замер в изнеможении. Хватит… хватит думать… даже это небольшое усилие вызвало в нем желание отдохнуть, погрузиться в дремотное состояние, когда в голове блуждают приятные, туманные мысли и образы – мысли о Сабе и ее песнях, о ферме Вудли, собаке на лугу с лютиками, о реке Уай. Пока он спал, моросил дождь, и парашютный шелк лег на его ребра будто вторая кожа.

Когда через какое-то время он проснулся, жаркий и дрожащий, небо было затянуто тучами, и невозможно было понять, который час.

– Ничего не изменилось, – произнес он вслух и сам удивился, какой у него слабый голос. Но через несколько мгновений замер и напряженно вслушался в звуки окружавшей его пустыни. Ему почудился рокот моторов. Самолеты летели где-то выше облаков. Все-таки его искали.

– Саба! – Она открыла глаза и увидела Клива. – Слава богу! – пробормотал он и заплакал.

Раздувая ноздри, он рассказал ей о деревьях, которые сломала летевшая под откос машина. Сказал, что ей повезло, ужасно, ужасно повезло, и теперь все страшное позади. Она жива, она в безопасности. Когда они с Фелипе не вернулись с концерта, он поехал за ними и увидел аварию.

– Фелипе! – Она в панике посмотрела на Клива.

– Потом, – сказал он. – Потом я все тебе расскажу – прежде надо отсюда выбраться.

Ей пришлось сесть, превозмогая боль, потом встать на ноги, которые гнулись под ней, как пластилиновые, и брести вверх по глинистому склону к дороге. Клив закатал штанины, обнажив белые, костлявые ноги; его льняной костюм был испачкан ее кровью. Кое-как, с трудом, он выволок ее на дорогу, посадил на заднее сиденье и помчался на предельной скорости в Стамбул. Она сидела, прижавшись лбом к стеклу, и смотрела на мелькавшие верхушки деревьев. Боль рождалась в ее голове и растекалась густым маслом по всему телу…

Проснулась Саба уже в ярко освещенной комнате с белыми стенами. Рядом с ней сидел Клив. Доктор-англичанин сказал, что она очень-очень везучая девушка. Он направил ей в глаза луч света, потом сделал укол в руку. Она заснула.

Когда она летела в самолете, ей казалось, будто у нее в животе живет большой, шумный кит. Голова болела еще сильнее. Рядом с ней сидела женщина в белой одежде и обтирала ей лоб прохладной фланелью, и это было приятно. Пахло деттолом.

Наконец-то после всех мытарств ее уложили в постель, мягкую и приятную. Долгожданный сладкий сон и мелькание странных образов – какие-то подводные путешествия с приятной музыкой. Ей было хорошо и спокойно…

Найдешь ли, жаворонок, мне,

что потерял когда-то?

Ведь сердце пешее мое

тобой крылато.

Прошу, найди…[143]

Она летала с этой песенкой, когда пришла сиделка.

– Саба.

– Нет!

– Саба, мисс Таркан. Давай-давай, просыпайся.

– Нет-нет-нет-нет, тут безопасно и приятно. – Кто-то осторожно хлопал ее по щекам, а ей хотелось остаться на океанской кровати, плавающей по золотистым волнам.

Скрип двери. Стук каблуков. Нет-нет-нет! Я не хочу просыпаться! Тут приятно. Я колышусь на волнах как поплавок, как лодочка.

Время… идет… Ох! Она ударилась головой о большой камень и снова заснула. Мелькание белых огней, огромный паук… ох, ох, ох, как больно открывать глаза.

– Саба. – Уходи, уходи… Ее упорно хлопают по щекам. – Саба, Саба, это я… это я…

Когда она открыла глаза, возле нее на койке сидела Арлетта. Сабу стошнило, и она опять погрузилась в сон.

На следующий день Арлетта пришла снова. С букетом слегка подвядших роз. Она села к Сабе и заплакала.

– Саба, слава богу, слава богу. Что с тобой случилось?

Саба потрогала бинты на голове. Собственная рука казалась ей чужой, деревянной.

– Кто-то ударил меня по голове.

– Ну, это и так видно по повязке, – возразила Арлетта, и подруги чуточку улыбнулись.

– Где я?

– В госпитале, дорогая, в англо-американском военном госпитале. Ты спала и спала – просто чемпионка мира по сну.

От Арлетты очень приятно пахло розами и лимоном, и она просто рассыпала во все стороны электрические искры; на ней было бриллиантово-голубое платье, а волосы сияли так ослепительно, что больно глазам. Саба протянула ей руку, и поцелуи подруги оставили на ней россыпь ярко-красных крылышек.

– Тише-тише, не разговаривай. Я тайком пробралась сюда. Меня выгонят, если увидят. – Арлетта вынула платочек и высморкалась. – Ах, милая моя, как хорошо. Я думала, что мы… Я так беспокоилась… Ох, какая я идиотка!

Шаги по линолеуму, громкий возглас – о-о! – сердито сообщил, что больная еще слишком слабая, потом что-то про часы посещения. От такого взрыва звуков у Сабы съежился мозг. «Нет, не уходи… помоги мне…» Но когда она проснулась, рядом никого не было, и она снова плыла по длинной, тенистой реке. У нее набухло от воды сердце, а позвоночник, шея и голова болели, глухо и постоянно; ее пугали тени на реке. А она все плавала, пытаясь добраться до залитой солнцем отмели, где резвились яркие рыбки… Но тени все сгущались, сгущались, сгущались…