Жасминовые ночи - Джулия Грегсон

Когда она допела, зал взорвался аплодисментами.

Пилот шагнул вперед – одна рука в кармане, в другой сигарета.

– Снимите меня с девушкой, пожалуйста, – сказал он Фелипе, потом взглянул на Сабу и слегка наклонил голову. Фелипе часто просили об этом, поэтому он достал из гитарного футляра фотоаппарат «Бокс Брауни». Пилот обнял Сабу за талию и встал в демонстративную позу, потом незаметно взял листок с пюпитра.

Щелкнула камера, мигнул огонек.

– Данке, – сказал пилот и подмигнул ей уже не таясь. В ответ она похлопала его по руке. Потом, глядя, как он лениво прошел среди толпы и удалился вместе с Энгелем через боковую дверь, почувствовала, как по ее телу пронеслась волна облегчения. И почему она так нервничала? Ведь все оказалось пустячным делом. Задание выполнено, теперь она могла возвращаться в Египет. Самый странный период в ее жизни подходил к концу.

Когда пилот скрылся за дверью, Фелипе повернулся к ней и тихо сказал:

– Мне надо покурить. Оставайся тут. Я вернусь минут через двадцать. Кажется, твой поклонник хочет с тобой потанцевать.

Марлен Дитрих пела на граммофоне «Я опять влюбилась»[138]. Из тени вышел Северин и с поклоном спросил «Möchten Sie tanzen?»[139]. Щелкнул каблуками, застенчиво улыбнулся и потащил ее за руку.

В зале было слишком жарко, Северин был слишком близко. Под его пристальным взглядом она испытывала неловкость.

Когда песня закончилась, она притворилась, будто изнемогает от жары, и помахала на себя рукой. Он нахмурился, а она показала на часы и растопырила пятерню, принуждая себя улыбаться.

Она хотела выйти на террасу и немного остыть, подышать прохладным ночным воздухом, но дверь загородили орущие парни. Тогда она взбежала по короткой деревянной лестнице в ванную, расположенную на площадке.

Ее лицо, отразившееся в зеркале, выглядело напряженным и усталым. Было уже десять минут первого. Ей ужасно захотелось поскорее уехать из этого дома, только не в роскошный стамбульский номер, а куда-нибудь, где ее будет ждать Доминик, если он еще не забыл ее. Она спустила воду в унитазе, вышла на площадку и посмотрела наверх. В одной из спален горел свет, в открытой двери были видны начищенные ботинки Фелипе и его ноги. Она поднялась туда.

– Фелипе, когда мы поедем? Я падаю от усталости.

Двуспальная кровать была завалена шинелями. Торшер, накрытый шелковым шарфом, бросал красноватый свет на комнату. В пепельнице дымилась сигарилла.

– Твой друг ушел? – тихо спросила она.

– Да, – ответил он. – Ты все сделала хорошо.

– Ты молодец, хороший мальчик. Прибираешься тут, – пошутила она. Он уже хотел что-то ответить, но вдруг еле заметно качнул головой.

Теперь она тоже увидела неясное отражение лица в гардеробном зеркале за его спиной. Оно сфокусировалось – в дверях стоял Северин с пистолетом в руке.

– Так ты здесь, – тихо сказал он по-английски. – Моя маленькая Валентайн. И твой английский заметно улучшился.

Смотри на меня, – приказал он Фелипе. – Встань на колени и выложи все из карманов. На постель.

– Не трогай ее, – учащенно дыша, попросил Фелипе. – Она ничего не знала.

– Повторяю: выложи все из карманов. – Голос Северина звучал вежливо, даже с сочувствием.

Фелипе выложил на покрывало шелковый носовой платок, три костяных плектора, пачку сигарилл, фотографию женщины, держащей за руку ребенка.

– Теперь из внутреннего кармана. Данке. Понимаешь, мне не очень это нравится, – сказал он тем же спокойным тоном. – Моя жена тоже музыкант.

На постель упал листок бумаги с планом дома, столбиками цифр, похожих на список имен.

Северин застонал. Дуло пистолета уперлось в бок Сабы.

– Знаешь, я вынужден принять меры, – сказал он Фелипе. – Сейчас я позову людей. У меня нет выбора.

– Не причиняй ей вреда.

– Я буду делать то, что обязан делать.

Приближавшийся топот ног показался Сабе грохотом камней, сорвавшихся со скалы. Сабе было невыносимо жалко Фелипе – он стонал, его тело сотрясала крупная дрожь. Внизу по-прежнему пела Марлен Дитрих. На несколько секунд в доме погас свет, пронзительно завизжала девица. От дома отъехали несколько машин; свет их фар полоснул по комнате и осветил лицо Фелипе, похожее на трагическую маску. Вероятно, он понимал, что ему конец.

Снова зажегся свет. Фелипе схватили под руки двое парней. Начался жаркий спор, что делать с Сабой. В конце концов вперед вышел Северин. Он держался спокойнее, чем Энгель, – тот что-то испуганно лепетал.

Фелипе между тем взял себя в руки и в своем смокинге снова превратился в безукоризненного денди. Он даже ухитрился улыбнуться Сабе. Потом в спальню вошел человек, которого она не знала. Он приставил пистолет к виску Фелипе и нажал на спусковой крючок. В глазах Фелипе появилось удивление, потом они погасли; на пол выплеснулась кровь.

Саба услышала собственный крик, упала в панике на руки Северина, стала колотить его в грудь кулаками. Потом оттолкнула его. Он порылся в куче шинелей, нашел чей-то шелковый шарф и завязал ей рот. Весь мир померк – ей завязали глаза, а в ее ребра уперлось металлическое дуло.

Медный запах крови, глухие удары ног в ребра Фелипе, шорох ткани по полу, когда его тело поволокли из спальни. Внизу поднялась новая волна криков, зазвенели разбитые стекла, а Марлен все пела и пела, потому что граммофонная игла застряла на одной бороздке. Марлен пела бесконечно долго, словно пыталась свести всех с ума.

Саба ожидала, что парни поднимутся наверх и заберут ее. Но на улице сначала захрустел гравий под башмаками, потом взревели моторы, и автомобили стремительно умчались в ночь.

Она почувствовала возле своего уха губы Северина, его жаркое дыхание.

– Ты останешься со мной, – сказал он, – пока они не вернутся.

«Я ослепла», – была первая мысль Сабы, когда она проснулась, окруженная полнейшим мраком. Она решила ощупать себя, понять, что у нее болит, но в запястьях и лодыжках тут же возникла жгучая боль, словно от укуса гигантской пчелы, а кровать громко заскрипела.

Ее оглушенный мозг вспомнил топот ног, стук дверей, рев машин. Стараясь не шуметь, она изо всех сил пошевелила ногами, но бесполезно – они были крепко привязаны. Окончательно придя в себя, она почувствовала, как напряглась кожа на ее голове. Скоро за ней вернутся; ей ничего не оставалось, как лежать и ждать, словно пойманный зверь.

– Где же все? – пробормотала она в свой кляп. В доме стояла мертвая, смертельная тишина. От повязки, закрывавшей ей глаза – что это, чулок? – воняло чем-то затхлым, вроде как сыром. Саба слышала лишь собственное неровное дыхание и шум ветра, а еще что-то напоминавшее удаленный птичий щебет. Она готовилась к смерти, ведь теперь всем ясно, что она сообщница Фелипе. Ее пристрелят так же, как пристрелили его, – теплый, медный запах его крови до сих пор наполнял ее ноздри, а воспоминание о робком изумлении, появившемся в его глазах, прежде чем они погасли, наполняло ее жалостью к нему и одновременно отвращением к такой смерти. Если застрелят и ее, никто из тех людей, кого она знала и любила, не будет знать, что с ней случилось и куда она пропала.