Свет грядущих дней - Джуди Баталион

Один из гестаповцев пододвинул ей стул. Реня догадалась, что он решил действовать по-другому – задабривать. Гестаповец пообещал: если она скажет правду, ее отправят в Варшаву в качестве гестаповской шпионки. Она согласилась, но показаний своих не изменила.

Начальник приказал своим людям кончать эти игры.

– Дайте ей еще двадцать пять плетей, пока сама не начнет умолять, чтобы мы выслушали правду.

Двое гестаповцев стали безжалостно, яростно избивать ее. Кровь хлынула у нее из носа, из головы. Переводчица, не в состоянии видеть эту пытку, вышла из комнаты. Под ударами Реня отскакивала из одного конца комнаты в другой. Начальник велел продолжать избиение и сам несколько раз пнул ее ногой.

У Рени потемнело в глазах. Она ничего не помнила, ничего не чувствовала. Через некоторое время кто-то разжал ей зубы и влил в рот воды́. Глаза у нее оставались закрытыми. Кто-то говорил, склонившись к ее лицу:

– Да она уже окочурилась. Холодная, и пена изо рта идет.

На нее вылили еще несколько ведер воды. Реня была почти голая и мерзла, но притворялась бесчувственной. Гестаповец проверил пульс, несколько раз похлопал ее по щекам.

– Да нет, жива еще, сердце бьется.

Они склонились над ней, прислушиваясь, не скажет ли она чего, заглядывая в ее выпученные безумные глаза.

– Она окончательно спятила.

Девушку положили на скамейку. С нее капали кровь и вода. В тот момент она сожалела, что ее вернули к жизни: ведь снова начнут бить, и в этот раз она может не выдержать. Сердце тяжело стучало в ребра. Она утешалась тем, что, ничего не добившись от нее и осознав это, ее просто пристрелят.

Сама Реня встать не могла. Один из гестаповцев перевязал ей голову грязной тряпкой, натянул на нее свитер и, поддерживая под руку, подвел к столу. Пододвинув к ней протокол, сказал:

– Подпишись под этой наглой ложью.

В этот момент в комнату вошла его жена. Увидев лицо Рени, она поморщилась и отвернулась. Потом заметила часы Рени на столе и сказала мужу: мол, раз девица все равно умрет, она хочет взять их. Он ответил, что часы она получит, но еще не сейчас. Это разозлило ее, и, фыркнув, она ушла.

Гестаповец помог Рене держать перо, она поставила подпись.

После этого вызвали такси.

Водитель попросил охранника сесть на переднее сиденье, поскольку она выглядела больно уж «непривлекательно».

Но охранник отказался.

– Даже при том, что выглядит, как труп, – сказал он, – она вполне способна рвануть дверь и убежать.

Кошмар. Темнота. Из разговора мужчин она поняла, что ее не возвращают в Катовице, а везут в тюрьму Мысловице.

Таксист хмыкнул.

– Ну, наверное, это единственное лекарство от ее наглости.

Глава 26

Сестры, отомстите!

Реня и Анна

Сентябрь 1943 года[778]

Мысловице. В просторный двор они въехали в темноте[779]. Со всех сторон с цепей рвались гигантские собаки. Вооруженные охранники шатались по двору, готовые действовать. Гестаповец вошел в здание, чтобы передать протокол, потом вернулся, сел в такси и уехал. Новый гестаповец, лет двадцати двух от роду, оглядел Реню.

– Неплохо они тебя вспахали, а?

Реня не ответила.

Он жестом велел ей следовать за ним и запер в камере. Прищурившись, она рассмотрела в темноте лавку. Ни сесть ни лечь она не могла из-за боли. Невыносимой боли. Наконец ей удалось вытянуться на животе. Казалось, каждая косточка в ее организме, все ребра, позвоночник были разломаны на куски. Все тело раздулось. Она не могла пошевелить ни руками, ни ногами.

Как она завидовала умершим! «Я и представить себе не могла, что человек может такое выдержать, – написала она позднее. – Даже дерево сломалось бы, как спичка, если бы по нему били так, как били по мне, и тем не менее я была жива, дышала и думала».

Однако воспоминания мешались у нее в голове, и ей хватало здравости ума, чтобы понимать: она не совсем в здравом уме. Это, конечно, было плохо.

Состояние ее ухудшалось. На той лавке она, вся в бинтах, пролежала много дней. На обед ей давали водянистый суп и стакан воды, которую она использовала, чтобы прополоскать рот и омыть лицо. В душ не водили. Оправляться было негде. Вонь стояла удушающая. Как и темнота. Реня словно была заживо погребена. «Я призывала смерть, но тщетно. – Так она впоследствии описала свое тогдашнее душевное состояние. – Смерть по заказу не приходит».

Спустя неделю после прибытия Рени в Мысловице к ней в камеру вошла молодая женщина, которая повела ее в какой-то кабинет. Сидевший в нем гестаповец задал ей много вопросов и подробно записал ответы. Реня недоумевала. Почему ее не казнили? Ее что, запрут в другую камеру? Женщина отвела ее в ванную и, видя, как она страдает от боли, помогла раздеться.

Теперь Реня могла лицезреть последствия перенесенных избиений. На ее теле не было ни одного светлого пятнышка – только желтая, синяя и красная кожа с черными, как сажа, синяками. Говорившая по-польски банщица жалостливо всхлипывала, гладя и целуя ее. От ее сочувствия Реня расплакалась. Неужели кому-то еще меня жалко? Неужели остались еще немцы, способные на сострадание? Кто эта женщина?

– Я в тюрьме уже два с половиной года, – рассказала та. – Последние одиннадцать месяцев – в этой. Это следственная тюрьма, где людей держат до тех пор, пока не покончат с допросами. В Мысловице две тысячи заключенных. До войны, – продолжала она, – я была учительницей. Но когда началась война, в моем городе Цешине всех, кого подозревали в политической деятельности, арестовали. Арестовали всех моих друзей. Я какое-то время пряталась, но меня нашли. Я тоже настрадалась. – Она показала Рене шрамы на теле от побоев цепями, под ногти ей загоняли раскаленные металлические иголки. – Два моих брата тоже здесь. Они едва живы. Полгода они были прикованы к кроватям цепями, находились под постоянным надзором и подвергались избиениям за малейшее движение. Их подозревают в принадлежности к подпольной организации. Здесь происходят жуткие вещи, невообразимые. Дня не проходит, чтобы не менее десяти человек не забивали до смерти. Между мужчинами и женщинами тут не делают никакого различия. Это лагерь для политических заключенных. Большинство из них будут казнены.

Отмокая в ванне, Реня впитывала эту информацию.

Женщина предложила Рене подружиться. Она будет доставать для нее все, что той потребуется.

– До сих пор я сидела в камере, но теперь меня сделали банщицей, – сообщила она. – Со мной по-прежнему обращаются как с заключенной, но, по крайней мере, сейчас я могу свободно передвигаться.

Реню привели в длинную комнату с двумя зарешеченными окнами. Вдоль одной стены стояли двухъярусные кровати, у двери – стол для «старосты», одной из доверенных заключенных, отвечавшей за порядок в камере. В углу – стопка мисок, из каких кормят поросят.

Узницы – среди которых было много учительниц и