Похищение Эдгардо Мортары - Дэвид Керцер

Но если бы даже инквизитор действовал по собственному почину, спрашивал Юсси, то разве этот суд имел бы право судить его за это? «Являлся в ту пору отец Фелетти инквизитором Священной канцелярии или не являлся? Существовал тогда в Болонье такой трибунал или нет?» Действительно, добавлял Юсси, новое правительство двумя своими указами упразднило этот институт — декларацией, согласно которой всем гражданам гарантировалось равенство перед законом, а затем и постановлением Фарини, напрямую отменявшим суд инквизиции. «Но как можно обвинять чиновника в том, что он исполнял закон, который он обязан был исполнять, находясь в должности, еще имевшей законную силу?» Адвокат продолжал: «Новое правительство, приходя на смену старому, может отменять тот закон, который ему не нравится, но оно не вправе преследовать в судебном порядке выполнявших его людей единственно из ненависти к этому закону или к этой должности».

Разделавшись таким образом с первым пунктом обвинения, Юсси обратился к обвинению отца Фелетти в том, что он плохо справился с возложенными на него обязанностями, а именно, будто он обманул Священную конгрегацию, сообщив ее членам, что установил факт действительного крещения, тогда как это было неправдой. В этом отношении, утверждал адвокат, церковный закон предельно ясен: судить о проведенной отцом-инквизитором Фелетти работе могут только Священная канцелярия и папа римский, а вовсе не светский суд вроде этого.

«Но предположим на минуту, что он взялся бы за это. Что доказал бы такой суд? Доказал бы он, что крещения вовсе не было? Или что оно было недействительным? Что оно не было совершено над умирающим? Напротив, синьоры, и я полагаю, что даже самого поверхностного и беглого знакомства с представленными суду записями показаний оказалось бы достаточно, чтобы убедить всех вас ровно в противоположном…»

«Я призываю в свидетели, — объявил Юсси, — евреев Падовани и де Анджелиса, которые, по их собственному рассказу, в конце июля 1858 года отправились в Персичето, чтобы встретиться с Моризи и узнать от нее самой о том, как все случилось». Далее Юсси привел обширный кусок из показаний Анджело Падовани, вспоминавшего слезный рассказ Анны Моризи о том, как она крестила Эдгардо, и заключил свидетельством самого Падовани: «Ее слова, ее поведение и ее слезы, вначале мешавшие ей говорить, убедили меня в том, что она рассказала нам правду».

В рассказе Анны, сказал Юсси, бесспорно, звучит правда. Ведь когда простая деревенская девушка ходила за покупками, что могло быть естественнее, чем ее желание посплетничать с лавочником о ее хозяевах? Да и бакалейщики, как известно, вечно пытаются разузнать побольше о том, что творится в домах соседей. Еще Юсси упомянул о выписке из полицейских протоколов, представленных суду, где Лепори назывался «близким другом» местного приходского священника, дона Пини — «иезуита, симпатизировавшего австрийцам»[326]. Лепори явно был человеком, «который должен был очень хорошо знать, как крестят ребенка». Юсси еще мог бы добавить (если бы знал об этом), что много лет одним из главных клиентов Лепори оставался монастырь Сан-Доменико — что само по себе было довольно удивительно, так как его лавка была далеко не ближайшей к монастырю[327].

Если же говорить о том, как инквизитор мог узнать о крещении, то найдется ли версия правдоподобнее, чем рассказ самой Анны Моризи о том, как она случайно встретила соседскую служанку и заговорила с ней о мальчике, который в ту пору умирал в семье Мортара? Или о том, как другая женщина, Реджина Буссолари, посоветовала ей крестить умирающего мальчика, а Анна отказалась и рассказала о том, что сделала пятью годами ранее, когда болел Эдгардо? Юсси попытался восстановить события: потом Реджина уходит — и «пересказывает этот разговор какой-то третьей женщине, та — четвертой и так далее, пока слух не доходит до инквизитора». К тому же, отметил Юсси, сама Буссолари «состояла в дружеских отношениях со священниками, ее даже называли чрезмерно набожной женщиной и ханжой. Кроме того, комиссар полиции Мелони может рассказать о ней кое-что еще: он обвиняет ее в любовной связи с одним священником, который уже умер. Но, так как суд не располагает какими-либо иными данными, кроме слов комиссара, мы охотнее поверим синьоре Панкальди, которая под клятвой дала показания о том, что Буссолари — порядочная и очень религиозная женщина и что она часто (пожалуй, даже слишком часто) ходила в церковь».

Но почему же тогда, спрашивал Юсси, и Лепори, и Буссолари опровергали рассказ Моризи? Ответ прост: оба боялись говорить правду. Они лгали, чтобы выгородить себя.

Поведение Лепори, утверждал Юсси, с самого начала говорило об этом. Сперва он обещал Момоло Мортаре, что подпишет заявление, где опровергнет рассказ Моризи, но потом отказался это делать. По какой же причине, спрашивал Юсси, Лепори отказался подписывать такое заявление, если оно было правдивым? Да и в позднейших показаниях Лепори не чувствуется правды. Неужели можно поверить, что он совсем не помнил девушку, которую в 1852 году Мортара посылали в его лавку чуть ли не каждый день?

Ну а Реджина Буссолари? Не подозрительно ли, что полиция с таким трудом разыскала ее?

Далее Юсси переключил внимание на саму Анну Моризи, потому что она явно была единственной свидетельницей крещения и отец Фелетти действовал, поверив ей на слово. Анна Моризи вела далеко не безупречную жизнь, признал Юсси. «Напротив, у нее было множество непозволительных любовных связей, она познала всяческие чувственные удовольствия. Но если мы откажемся верить всякому, кто пал жертвой человеческих слабостей, — спрашивал Юсси, — то кому же тогда вообще можно верить в этом мире?» Наверное, продолжал адвокат, у Моризи имелись и положительные качества, иначе супруги Мортара, вероятно, не захотели бы оплачивать ее расходы, когда та забеременела, и брать ее к себе обратно после того, как она родила и сдала ребенка в приют.

Что касается утверждения прокурора о том, что Эдгардо не грозила смерть в пору крещения, то, даже если это правда, это никоим образом не отменяет факта совершившегося крещения, а значит, инквизитор обязан был поступить так, как поступил. Да и насколько достоверно утверждение прокурора? Разве не явствует из записей доктора Сарагони, что за семь дней он посетил больного мальчика двенадцать раз?

Теперь Юсси готов был подвести итоги: отец Фелетти услышал о крещении Эдгардо, выслушал рассказ Анны — рассказ, который позднее выслушали и сочли убедительным евреи Падовани и де Анджелис. Что же сделал инквизитор? Он сделал лишь то, чего требовал от него служебный долг. «И это хотят назвать преступлением?» — спрашивал Юсси. Что же это за преступление? Сторона обвинения вначале «назвала его возмущением общественного спокойствия, затем — похищением, затем — насильственным разлучением и, наконец, злоупотреблением властью. Но все это не так, и это вовсе не было преступлением». Он продолжал: «Это действие не было преступлением тогда, когда произошло, потому что не было закона, запрещавшего его. Наоборот, существовал закон, который требовал поступить именно так».