Зима мира - Кен Фоллетт

– Ну и уходи, – сказал он. – Отправляйся ко всем чертям, мне наплевать.

«Неужели это правда?» – подумала она. Но взглянув ему в лицо, решила, что все-таки нет.

Они услышали, как подъехала машина. Дейзи на дюйм отогнула в сторону край светомаскировки и увидела черно-кремовый «Роллс-Ройс» Фица с затемненными фарами.

– Твой отец вернулся, – сказала она. – Интересно, война уже началась?

– Нам лучше спуститься.

– Иди, я сейчас приду.

Малыш вышел, а Дейзи посмотрела на себя в зеркало. С удивлением она увидела, что совсем не отличается от той женщины, что вошла сюда полчаса назад. Вся ее жизнь перевернулась вверх дном, но ни намека на это не было на ее лице. Ей было ужасно жаль себя и хотелось плакать, но она сдержала слезы. Взяв себя в руки, она спустилась вниз.

Фиц был в обеденном зале, на его смокинге блестели капли дождя. Дворецкий Граут подал сыр и фрукты, ведь Фиц пропустил десерт. За столом собралась вся семья. Граут налил Фицу красного вина. Фиц сделал глоток и произнес:

– Это было совершенно ужасно.

– Да что же произошло? – сказал Энди.

Фиц съел кусочек чеддера, прежде чем ответить:

– Невилл говорил четыре минуты. Худшего выступления премьер-министра я еще не видел. Он мямлил и юлил и сказал, что Германия может вывести из Польши войска, чему никто не поверил. И ни слова – о войне, ни даже об ультиматуме.

– Но почему? – сказал Энди.

– В частных разговорах Невилл говорит, якобы он ждет, что французы оставят колебания и объявят войну Германии одновременно с нами. Но многие подозревают, что это просто трусливая отговорка.

Фиц сделал еще глоток вина.

– Следующим говорил Артур Гринвуд. – Гринвуд был лидером партии лейбористов. – Когда он встал, Лео Эмери – заметьте, член парламента от консерваторов! – выкрикнул: «Артур, скажи за Англию!» Подумать только, чтобы от лица Англии высказался чертов социалист – тогда, когда премьер от консерваторов не оправдал надежд! Невилл был похож на побитую собаку.

Граут снова наполнил бокал Фица.

– Гринвуд говорил крайне мягко, но все же сказал: «Мне хотелось бы знать, сколько еще мы готовы медлить?» И обе стороны палаты общин встретили эти слова одобрительными криками. Я полагаю, Невилл был готов провалиться сквозь землю… – Фиц взял персик и ножом и вилкой нарезал его на ломтики.

– И чем все кончилось? – спросил Энди.

– Ничего еще не решено. Невилл вернулся на Даунинг-стрит, десять. Но остальной кабинет окопался у Саймона в кабинете, в палате общин. – Сэр Джон Саймон был канцлером казначейства. – И они заявляют, что не выйдут оттуда, пока Невилл не пошлет немцам ультиматум. Тем временем начинается заседание исполнительного комитета Лейбористской партии, а недовольные «заднескамеечники» проводят собрание на квартире у Уинстона.

Дейзи всегда говорила, что не любит политику, но, войдя в семью Фица, наблюдая все это изнутри, она политикой заинтересовалась и нашла это действо захватывающим и устрашающим.

– Значит, премьер-министр должен действовать! – сказала она.

– Да, конечно, – сказал Фиц. – Прежде чем парламент соберется снова – а это должно произойти завтра в полдень – я думаю, Невилл должен либо объявить войну, либо подать в отставку.

В холле зазвонил телефон, и Граут вышел ответить на звонок. Через минуту он вернулся и сказал:

– Милорд, звонили из Министерства иностранных дел. Звонивший джентльмен не стал ждать, когда вы подойдете к телефону, а настоял на том, чтобы передать сообщение… – старый дворецкий выглядел растерянным, словно с ним говорили довольно резко. – Премьер-министр созывает собрание.

– Дело двинулось! – сказал Фиц. – Хорошо.

Граут продолжал:

– Министр иностранных дел хотел бы, если это вас не затруднит, чтобы вы присутствовали. – Фиц не входил в состав кабинета, но иногда младших министров просили присутствовать на собрании, если речь должна была идти об области их компетенции. Они сидели не за центральным столом, а сбоку, чтобы можно было обратиться к ним за подробностями.

Би посмотрела на часы.

– Почти одиннадцать. Мне кажется, ты должен ехать.

– Я действительно должен. Оборот «если вас не затруднит» – простая вежливость. – Он промокнул губы белоснежной салфеткой и, хромая, снова ушел.

Графиня Би сказала:

– Граут, сделайте еще кофе и принесите в гостиную. Возможно, мы сегодня ляжем поздно.

– Да, ваше высочество.

Все вернулись в гостиную, оживленно переговариваясь. Ева была за войну: она хотела увидеть гибель нацистского режима. Конечно, она будет волноваться за Джимми, но она вышла замуж за солдата и всегда знала, что ему придется рисковать жизнью в бою. Би тоже была за войну, поскольку немцы заключили союз с большевиками, которых она ненавидела. Мэй боялась, что Энди могут убить, и безудержно плакала. Малыш не понимал, зачем двум таким великим державам, как Великобритания и Германия, начинать войну из-за такого бесплодного полудикого края, как Польша.

Улучив момент, Дейзи увела Еву в другую комнату, где можно было поговорить наедине.

– У Малыша есть любовница, – сразу же выпалила она. – Смотри, что я нашла! – И она показала Еве кондомы.

– Какой ужас! Бедная Дейзи!

Дейзи подумала, не рассказать ли Еве все эти грязные подробности – обычно они рассказывали друг другу все, но сейчас это было слишком унизительно, и она лишь сказала:

– Я вызвала его на разговор, и он признался.

– Он раскаивается?

– Не особенно. Он говорит, что так делают все мужчины его класса, в том числе и его отец.

– Джимми – нет! – решительно сказала Ева.

– Конечно, я уверена, что ты права.

– Что ты собираешься делать?

– Уйду от него. Мы можем развестись, и пусть виконтессой будет кто-нибудь еще.

– Но если начнется война, тебе нельзя будет от него уйти!

– Почему?

– Потому что это будет жестоко, если он уйдет на фронт.

– Он бы думал об этом раньше, прежде чем ложиться в постель с парой проституток в Олдгейте!

– Но это будет еще и предательством. Нельзя уйти от человека, который рискует жизнью, защищая тебя.

Дейзи неохотно признала, что Ева права. Война превратит Малыша из презренного прелюбодея, заслуживающего, чтобы его бросили, в героя, защищающего свою жену, свою мать и свою страну от ужаса оккупации и порабощения. Несправедливо будет, если все в Лондоне и Буффало будут считать ее трусливой предательницей, если она его оставит. Она и сама бы так считала. Если будет война – она хотела быть отважной патриоткой, хоть была не вполне уверена, что может входить в это понятие.