Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

Срок сорокоуста еще не истек, но сегодня отец Владимир куда-то делся. Вообще-то деваться он никуда был не должен, но произошедшее отца Игнатия не удивило: он уже знал, что, во-первых, его новоиспеченный собрат-сослужитель почти постоянно делает то, чего не должен, а во-вторых, несмотря на свою тупость, он обладает удивительным талантом выкручиваться и валить все на других, вследствие чего ему все сходит с рук. Как бы там ни было, он сегодня не пришел, и отец Игнатий мог спокойно, без суеты и спешки, но и не растягивая службу, спокойно помолиться. С детства воспитанный при храме, он любил богослужение так же, как поэт любит стихосложение, а художник – написание картин. В алтаре он чувствовал себя так же спокойно и уютно, как ремесленник – в своей мастерской. Ему нравилось, приходя в храм, в радостной спешке облачаться, совершать проскомидию, торопливо читая имена, записанные в большом помяннике и на принесенных из иконной лавки маленьких записках, привычными движениями вынимая частицы из просфоры. Нравилось, выглянув в диаконские врата и убедившись, что хор готов и ждет отмашки, становиться перед престолом, брать в свои руки тяжелое Евангелие и громко возглашать: «Благословенно Царство…» Нравилось смотреть, прочитав положенные молитвы, пока еще хор не закончил пропевать антифоны, на находящийся позади престола большой алтарный образ воскресшего Христа – обычный, софринский, но ставший ему за годы службы в Мангазейске таким привычным и родным. Он любил этот мир, это была его «поповская планида», та единственная точка бытия, где он ощущал себя на своем месте.

И ему становилось больно от того, что его привычная церковная среда начала разрушаться. Причем подтачивали ее не только внешние, мирские силы. Это как раз не казалось ему страшным. Отец Игнатий очень хорошо помнил, как его, еще мальчика, учившегося в начальных классах, во время службы прятали от уполномоченного. Как над ним смеялись в школе и как регулярно унижали его «просвещенные» советские учителя. А уж про конфликт с собственным отцом, который перестал с ним разговаривать после пострига и рукоположения, лучше было и не вспоминать. Не говорил два года ни слова. А жили-то они все это время вместе, в двухкомнатной квартире…

Нет, внешние угрозы не казались ему страшными. Не они уничтожают Церковь. Гораздо страшнее черви, которые заводятся в самой сердцевине церковного древа. «Гниль в костях», если выражаться библейским языком. Вот она пугала его гораздо сильнее. Собственно, от этой-то гнили уехал он в свое время из Казахстана сюда, в Мангазейскую епархию. И вот теперь у него возникло убеждение, что она завелась и здесь. В лице того же Ревокатова. Да и не только его.

Но сейчас не было Ревокатова, и некому было обо всем этом напомнить. Все было как встарь, как «в старые добрые времена», а к тому же сегодня в храм зашел его старый друг, взявшийся исполнять обязанности чтеца – и выполнивший их прекрасно.

– Вот уж чтение так уж чтение! – басом, пародируя приснопамятного Владыку Пахомия, сказал отец Игнатий, увидев спускающегося с хоров отца Ярослава Андрейко. Тот молча и широко улыбнулся.

Пару недель назад отец Игнатий зашел в небольшой полуподвальный магазин, где работал продавцом Андрейко. Владельцем этого заведения был один из бывших прихожан отца Ярослава, по-прежнему относившийся к нему с уважением. По этой причине он не только устроил его на работу, но даже сделал и кем-то вроде совладельца, помогая запрещенному священнику наладить пусть и очень маленький, но свой бизнес. Работа эта была в чем-то даже хуже грузчицкой: возни и беготни было больше, а стоять за прилавком в полуподвальном помещении, при постоянно включенной электрической лампочке, было не очень-то приятно. Но доход его стал хоть и ненамного, но выше. И общаться приходилось не с простыми пролетариями, а с несколько более широким кругом людей. К тому же, теоретически, в перспективе можно было добиться определенных коммерческих успехов. Правда, перспективы эти были весьма туманны, но самое их наличие как-то грело душу.

Изредка к нему забегал отец Игнатий – поговорить о том о сем, поделиться епархиальными новостями и сплетнями. Если раньше отец Ярослав навещал его чуть не каждый день, то теперь, когда у него появилась любящая и любимая жена, совсем недавно родившая дочь, эти визиты вынужденно прекратились. И теперь они виделись только на ходу, в основном – в магазине, где работал Андрейко.

Как-то отец Игнатий, возвращаясь с очередной требы, решил сделать небольшой круг, чтобы проведать старого друга. Как всегда обменялись новостями. И вдруг отец Ярослав неожиданно сказал:

– Знаешь, отец Игнатий, а я ведь тоскую по службе, по алтарю… Не поверишь, чуть ли не каждую ночь снится, что служу.

Сказал – и затих, как будто ощутил некоторую неловкость этой откровенности. На несколько секунд замолчал и его собеседник.

– Вот что, отец Ярослав, – сказал отец Игнатий. – А приходи к нам в церкву как-нибудь на буднях. Народу все равно почти никого нет, почитаешь на клиросе?

– Я же в запрете… – ответил Андрейко.

– Ну, в запрете-то в запрете, но на чтение на клиросе этот запрет на распространяется.

– А Владыка что скажет?

Канонических препятствий для того, чтобы отец Ярослав исполнял обязанности чтеца, не было. Но архиерею могло не понравиться появление на клиросе, пусть даже иногда и только в будние дни, запрещенного попа. Что, в свою очередь, могло принести проблемы настоятелю. И оба друга это прекрасно понимали. Но отец Игнатий знал также и другое: священник, отстраненный от службы, не совершающий литургию, начинает деградировать. А потому очень важно дать ему какую-то нить, связывающую его с Церковью. Или, иными словами, он считал, что его друг нуждается в помощи, и отказать ему он не мог.

– Вот что… Настоятель там пока что я, и кому читать – тоже я определяю, – ответил отец Игнатий. – Каких-то особых распоряжений нет. Вот будут распоряжения – тогда и будем исполнять. А пока… Пока приходи, как будет время.

Собственно, как раз времени-то у отца Ярослава и не было. Каждую минуту, свободную от работы, он старался посвящать семье. Но его супруга, только лишь он упомянул о предложении, сделанном отцом Игнатием, ответила:

– Да, иди, конечно! – и добавила: – Обязательно иди!

И отец Ярослав стал пару раз в неделю появляться в Свято-Воскресенском храме, за вечерней службой, выполняя разом обязанности канонарха и чтеца. Архиерею и благочинному, а равно и архиерейским келейницам он старался на глаза не попадаться. Благо, по вечерам это было не слишком сложно.

Так получалось и сейчас. Андрейко спустился по узкой лесенке, ведущей на хоры, и собирался уже ответить на шутку своего друга, как вдруг в храм вошел Евсевий.

– Ага! – сказал он, увидев отца Ярослава.

«Настучали!» – подумал отец Игнатий, а вслух сказал:

– Благословите!

– Бог благословит! – ответил Евсевий.

Подошел под благословение и Андрейко. После того как он приложился к архиерейской руке, Евсевий задал ему вопрос, коего он не ожидал: