Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

– Привет! – ответила она.

– Благословите… – тихо сказала ей Зинаида. Она всех вообще в церковной среде неизменно приветствовала словом «благословите». Архиерейские келейницы видели в этом проявление особого благочестия и искреннего стремления к монашеской жизни.

– Здравствуйте, – с легкой иронией ответила ей Алла.

– Иди к нам! – позвал ее Шинкаренко, вместе с Зинаидой Юрьевной прошедший за священнический стол. Алла на секунду оторвалась от каши. С одной стороны, на священническом столе были некоторые интересные вещи, которых на прочих столах не имелось. Например, в этот раз туда попала рыба горячего копчения, пожертвованная кем-то на панихиду. За время пребывания в Мангазейске Алла уже успела несколько отвыкнуть от высоких стандартов потребления и научилась ценить подобные маленькие радости епархиальной жизни. С другой стороны, в нагрузку к копченой рыбе за тем же столом находилась Зинаида Юрьевна, отношения с которой у Аллы как-то сразу не сложились и продолжали не складываться. Она не успела еще решить, что перевешивает – Зинаида или рыба, но в разговор молниеносно встрял Григорий:

– Между прочим, Александр Сергеевич, те столы только для священников, – заявил он Шинкаренко. Старший иподиакон был весьма раздосадован двумя вещами: тем, что у него пытаются сманить столь приятную собеседницу, а также тем, что его авторитет в глазах означенной собеседницы демонстративно роняют.

Шинкаренко молча махнул рукой на Григория и снова обратился к Алле:

– Ты идешь?

– Да нет, я уж тут. С народом, – ответила она к вящей радости старшего иподиакона, лицо которого, казалось, готово было разорваться от широчайшей улыбки.

– Ну смотри, – ответил Шинкаренко и приступил к молчаливому и вдумчивому истреблению пищи.

– Ангела за трапезой! – сказала ей Зинаида Юрьевна.

– Спаси, Господи! – разделяя слова, с явной иронией ответила Алла.

* * *

– Алла! Подойди сюда! – крикнула мать Варвара, заметив Аллу Герасимову, когда та возвращалась вечером в свой домик-сарай рядом со Свято-Воскресенским храмом. Та, естественно, подошла.

– Зайди-ка к нам на кухню! – распорядилась архиерейская келейница. Разумеется, это тоже было сделано. Там уже находились Павла и еще какая-то тетка из числа добровольных помощниц матушек, сосредоточенно чистившая картошку.

– Вот что, Алла! – начала Варвара. – Что там у тебя за дела с Григорием?

– С Григорием? – удивленно ответила та. – Какие у меня с ним могут быть дела?

– Такие же, как и у всех бывают, – укоризненно сказала Варвара. – Что это ты такое затеяла?

Наконец до Аллы дошло, на что намекает архиерейская келейница. Предположение было настолько неожиданным и абсурдным, что она непроизвольно рассмеялась.

– Мать Варвара! – сказала она, давясь смехом. – Вы хотите сказать, что у меня с Григорием ро-оман?..

– Алла, ты это, ты напрасно смеешься! – Варвара явно не была склонна разделить ее веселье. – Мы уже знаем, как вы там щебечете…

Услышав про то, что она со страшим иподиаконом «щебечет», Алла начала уже откровенно хохотать.

– Простите, – сказала она, вытирая ладонью выступившие от смеха слезы.

– Ты зря смеешься, я серьезно тебе говорю! – продолжала Варвара. Павла же качала головой, молча и укоризненно.

– Ну матушка, ведь действительно смешно! – ответила Алла. Ее эта ситуация пока что веселила. В отличие от обеих монахинь, она еще очень хорошо помнила свою прежнюю жизнь, состоявшую из недвижимости класса люкс, дорогого вина и виски, мерседесов S-класса и, конечно же, соответствующего формата мужчин, в чиновной иерархии занимавших место не ниже мэра или замгубернатора, а в бизнесе оперировавших суммами от пяти нулей (разумеется, долларов). Представить себе на месте таких вот солидных господ Гришу – тридцатилетнего колхозного парня (в буквальном смысле колхозного, родом он был из деревни под Мангазейском), окончившего девять классов и ПТУ – это было и вправду смешно. Точнее, как минимум смешно. Как максимум это было оскорбительно.

– Алла, мы же тебе добра желаем! – жалобно подала голос мать Павла.

– Да, добра желаем! – продолжила свою атаку Варвара. – Не надо тут перед нами это самое, видели уже вас, знаем все про вас. Ты имей совесть-то, не пудри мозги парню, в конце-то концов!

От бредовой оскорбительности этого заявления у Аллы перехватило дыхание.

– Да и сама смотри! Чтоб, в общем, заканчивала ты это все! Тебе-то тоже это все ни к чему совершенно! И мы за тебя перед твоим отцом отвечаем, так что будем за тобой смотреть! Глаз да глаз!

– Понятно, – ответила Алла. – Я могу идти?

– Ну иди уже…

Возвращаясь в свой жилой сарай, Алла обдумывала произошедшее. Ситуация ей не нравилась со всех сторон. Конечно, когда она ехала в Мангазейск, она предполагала, что будет вести, так сказать, более воцерковленный, можно даже сказать, наполовину монастырский образ жизни. Собственно, для того все и затевалось. Но она не собиралась становиться послушницей и уж тем более не намеревалась вверять руководство своей жизнью архиерейским келейницам. В конце концов, она по-прежнему оставалась мирянкой и намеревалась оставаться ей впредь. И полагала, что у нее есть естественное право на свою личную жизнь и некое личное пространство. Куда те же монахини, может быть, и имеют право входить, но, что называется, не без стука. А сейчас они не просто вошли, не постучав, но прямо-таки вломились и начали наводить свои порядки. «По какому, собственно говоря, праву?» – мысленно спрашивала себя Алла.

Кроме того, раздражала сама нелепость предъявленных к ней претензий. Заподозрить ее в совращении Григория – это было и глупо, и как-то даже унизительно… Еще бы в совращении Феди из трапезной заподозрили. Откуда вообще им эта мысль могла взбрести в голову?

В принципе, кое-какие – правда, совершенно микроскопические – предпосылки для этого были. Дело в том, что Григорий в последнее время стал чрезвычайно сильно озабочен своим холостым статусом. Владыка, само собой, предлагал ему монашество, но сам старший иподиакон от этой перспективы категорически отказывался и изъявлял желание жениться. Проблема была лишь в том, что желание таковое у Григория было, а вот подходящих кандидатур – не находилось. То есть незамужних девушек и женщин было на приходе немало, но Гриша, будучи старшим иподиаконом и в каком-то смысле архиерейским любимцем, абы на ком жениться не хотел. Идеал его имел довольно смутные и расплывчатые очертания, но было ясно, что супруга ему нужна православная, красивая и обходительная. А такие среди прихожанок Свято-Воскресенского храма попадались только из среды интеллигентной. С высшими образованиями, иногда несколькими, а иногда и кандидатскими диссертациями.

И хотя Григорию они подходили вполне, но вот он им, со своими ПТУшными штудиями и деревенским воспитанием, был как-то не близок. И дело было не только в ПТУ и колхозных манерах. Последние лет семь Гриша практически постоянно находился при храме, буквально изнуряя себя работой на церковное благо. Он действительно был искренним, верующим человеком, готовым пахать во славу Божию, совершенно не жалея себя (благо, крепкое молодое здоровье позволяло). Нередко после воскресного всенощного бдения Гриша работал до пяти утра. Потом ложился поспать на старом продавленном диване в ризнице, завернувшись в свой подрясник, а уже в семь утра вставал и начинал готовиться к литургии.