Ричард Длинные Руки - паладин Господа - Гай Юлий Орловский

Гендельсон насторожился.

— Анг-Идарт?… Какой Анг-Идарт?

— Великий, — сказал священник погасшим голосом. — Славный… Богатый… Владеющий… Созидающий…

— Там Кернель, — перебил Гендельсон без всякого вежества. — Там Кернель, святой отец!

— Кернель? — повторил священник. — Что ж, теперь Кернель… Веют ветры и возвращаются на круги своя… Когда-то так же сказали и про Анг-Идарт… А вот теперь Кернель… гм… и никакого Анг-Идарта нет. И не было…

Он засмеялся тихим горьким смехом. Мне было страшно. Я вспомнил старинный средневековый рассказ о мудреце Хызре, который однажды шел по берегу моря, любовался волнами, рыбаками, даже приближающимся штормом. Но вот всего через сто лет он шел по тем же местам, там была равнина, люди пахали землю, обрабатывали огороды, пасли скот. Он спросил в удивлении: а где же море? И ему ответили в еще большем удивлении: о чем ты спрашиваешь, безумный? Здесь всегда была такая земля, всегда наши предки пахали и сеяли, а никакого моря никогда не было. Через сто лет он снова шел по тем же местам, но теперь там была жаркая безводная пустыня, ветер перегонял горы раскаленного песка, и когда он встретил караван, спросил погонщика: но где же те плодородные земли, что были раньше? И караванщики ответили с жалостью: умолкни, безумный! Здесь всегда были знойные горы песка, всегда наши отцы и деды пересекали это место на верблюдах, да и то многие животные падали от жажды…

Там все менялось через сто лет, а сейчас ощущение такое, что священник помнит времена еще до основания Кернеля… А это намного больше, чем сто. Возможно, даже больше, чем тысяча.

Я взглянул на священника с опаской, встретил его понимающий взгляд. И тут мне стало понятно, почему и богородица показалась не совсем такой, какой привык видеть, и кальвинисты или протестанты тут ни при чем. Легенды о непорочном зачатии были задолго до возникновения христианства, и статуи непорочным девам, что зачинали от богов, ставили издавна во всех странах и всех религиях. Миф о Данае, что зачала супергероя Персея от «золотого дождя», как изящно эллины назвали продукт мастурбации Зевса при виде спрятанной от него сочной красотки, не первый миф, а эта статуя далеко не первая, которую можно принять за богородицу.

— Как нам пройти на ту сторону? — спросил я. — Да, нам нужно попасть именно в Анг-Идарт… По крайней мере, в то самое место.

У него в глазах мелькнул слабый интерес.

— Вам что-то нужно именно для Анг-Идарта?

— Нет-нет, — поспешно заверил я. — Это связано с некоторыми толкованиями современной религии… Самых последних течений.

Он слабо улыбнулся, но интерес в его глазах погас.

— Дорога есть, — ответил он. — Дальше ведет анфилада залов… но вы сами облегчили мне… насчет последних течений…

Гендельсон сказал настороженно:

— Мы слушаем, отец-настоятель.

— Когда-то в нашем учении возникло новое толкование, — сказал священник. — Ну, вы уже знаете, наверное, к чему это ведет…

Гендельсон смотрел непонимающе, я сказал быстро:

— Ереси, расколы, религиозные войны, взаимные отлучения друг друга от Верховного Храма, объявления друг друга сторонниками Тьмы и все такое подобное. Дальше какой-то из залов занимают еретики?

Его глаза расширились в удивлении.

— Как вы быстро все схватываете!.. У вас, значит, тоже? Даже религиозные войны?.. У нас, к счастью, до этого еще не дошло. Но вы сказали верно, там дальше сторонники… как бы вам проще объяснить…

Я посмотрел быстро на Гендельсона и сказал еще быстрее:

— Не надо. Не надо ничего объяснять. Нам и так понятно, что там — еретики. Раз уж их угораздило оказаться у нас на дороге, то их учение в корне неверно, они ошибаются в самом главном толковании сути Творца, они виновны в осквернении святынь, душегубстве, людоедстве, измене, казнокрадстве, подлогах, игнорировании мнения простого… простых монахов и рядовых священников, плевании на произведения искусства…

Священник сказал нерешительно:

— Не слишком ли… я имею в виду насчет плевания…

— Не слишком, — сказал я. — Посмотрите на моего друга.

Гендельсон багровел от гнева, бледнел от ярости, синел от злости, его ладонь в булатной рукавице со стуком падала на рукоять меча, щеки раздувались, из глаз били молнии. Он готов был уже сокрушать, изничтожать за веру и Отечество, за Богомать его господа бога, за всех святых и апостолов.

— Да, — сказал священник, он зябко передернул плечами, посмотрел на меня почти с испугом, вздохнул и сказал: — Идите за мной. Следующий зал еще наш… А там уж смотрите сами.

Мне показалось, что он стал даже меньше ростом, словно мой абсолютно верный пропагандистский выпад, такой привычный для разборок в моем обществе, показался ему чересчурным даже в отношении лютых врагов, с которыми воюет сотни лет.

Для перехода в следующий зал пришлось спуститься на пару сотен ступеней. Гендельсон громко дивился, что на такой глубине, да в твердом скальном массиве, вырубили такие помещения не иначе как с божьей помощью да молитвами монахов, я помалкивал, понимая, что просто следующая пещера оказалась ниже, а дверь под потолком делать как-то нехорошо, а сейчас вот откроем дверь…

И все равно я про себя сказал «ах». И добавил что-то еще. Ведь только наш человек может от восторга материться в мать, Богомать и всех апостолов.

* * *

Зал по размерам превосходил все предыдущие, как Мамонтова пещера превосходит норку суслика. Свод терялся в темноте, стена за нашими спинами уходила направо и налево в бесконечность, противоположной стены я не видел в полумраке, а сам полумрак позволял взору проникать всего на пару сотен шагов.

Гендельсон бормотал благодарственную, такое чудо увидеть довелось, истинное величие и могущество церкви, священник помалкивал. Иногда я ловил на себе взгляд его внимательных глаз. Он уже понял, что я не считаю его священником существующей вне стен этого странного храма религии, но почему-то не говорю своему закованному в железо спутнику. Похоже, даже догадывается, почему не говорю, хотя это совсем уж невероятно.

Мы шли через полумрак, тот расступался, а за спиной смыкался снова. И хотя освещенное незримым светом пространство велико, что-то около сотни шагов в диаметре, но когда я обернулся и не увидел стены с дверью, стало жутковато.

Впереди из полумрака оформилась фигура обнаженного по пояс человека. Он стоял ровно, спокойно, держа странной формы широкий меч внизу обеими руками, за рукоять и за лезвие, руки на ширине плеч, а плечи достойны того, чтобы посмотреть второй раз. Вообще он из тех, кого рассматривают долго: с чисто выбритой головой, весь меднотелый, и не просто покрыт плотным загаром, а словно в самом деле выкован из старой доброй меди.

Мы шли к нему медленно, он рассматривал нас чуть исподлобья. Гендельсон дышал часто, как будто готовясь к схватке, но руки держал врастопырку, подальше от рукояти меча. Голова стража зала блестит, как яйцо страуса, зато лоб часто и резко изрезан глубокими вертикальными морщинами. Если у Бернарда морщины все параллельны бровям, хоть и собраны больше над переносицей, то у этого ущелья углубляются и становятся темнее по мере приближения к обрыву над переносицей, к бровям, которые тоже рассекаются глубокими шрамами, но густые брови скрывают.