Куколка для монстра - Виктория Платова

– Влюблена – это не то слово. Она предана ему каксобака.

– У него уже есть собака. Кстати, как она тебе?

– Секретарша?

– Да нет, собака.

– Милый песик. А секретарша из тех фанатичек, которыекончают с собой на могиле кумиров. Засовывают дуло пистолета прямо в глотку, неиспытывая при этом чувства тошноты.

– Без лирических отступлений, пожалуйста.

– Хорошо. Мне кажется, за ней нужно установитьнаблюдение. Так, для очистки совести.

– Чтобы она не засунула дуло пистолета себе в глотку?

– Почти. Я могу ошибаться, но между ними существуетнекая связь.

– Ты тоже, я смотрю, ревнуешь.

– Это не та связь, о которой ты думаешь. Секс ей ненужен…

– Счастливица!

– Она получает нечто большее, во всяком случае, именнотак мне показалось. Секс ей заменяет что-то, что заставляет мириться ссуществующим положением вещей. Какая-то тайна, в которую она посвящена. И вкоторой принимает самое деятельное участие.

– Она шепнула об этом тебе на ухо?

– Она шепнула об этом на ухо ему.

– А ты слышала?

– Всеми силами старалась не слышать.

– Это связано с тем химическим недоразумением, котороемы до сих пор расхлебываем по твоей милости?

– Не знаю. Может быть. Может быть, и нет. Капитан,выглядевший до этого полусонным любителем баночного пива, неожиданно резкодернул рукой и поймал особенно надоедливую осу в кулак. Ничего не боится,сволочь, даже жала, впившегося в ладонь.

– Удивительная штука. Осы любят вяленую рыбу. Ты ненаходишь это извращением?

– Я уже ничего не нахожу извращением.

– И правильно. – Он распахнул кулак: оса гудела в егопальцах. Капитан поднес насекомое к глазам и так же обстоятельно, как ел рыбу,оторвал ей крылья: сначала одно, потом другое. Я поморщилась. – Хорошо. Чтоеще?

– Не знаю. Пока все.

Положив беспомощную, но все еще живую осу на липкуюповерхность стола, он надавил на голову насекомого ногтем большого пальца.Раздался легкий хруст.

– Хорошо. Пока все идет хорошо. Даже лучше, чем мымогли ожидать. Ты молодец. Почему же все-таки они так жрут вяленую рыбу?Непонятно…

– Спроси у нее. – Я сложила пальцы колечком и щелчкомсбросила мертвое насекомое со стола.

– А она уже ничего не скажет. Подохла. Никто ничего нескажет, если скоропостижно скончался. Чем меньше людей, тем меньше тайн.Ненавижу тайны…

– Неужели? А мне нравится.

– Ты просто не наигралась, Анна.

– Не думаю, что когда-нибудь наиграюсь.

– Не увлекайся. Игру могут закончить, а ты так этого ине заметишь. И придется тебе торчать в шкафу, когда все хорошие дети, не такие,как ты… Когда все хорошие дети уже закончили прятки и перешли к раздаче фантов.А это опасно, в шкафу можно задохнуться…

– Я учту.

– Я займусь секретаршей. А ты пробивай этого коня. Илипусть он тебя пробьет до самых потрохов. Важно лишь то, что ты о нем узнаешь.

* * *

…Вернувшись в квартиру Леща, я приняла душ и переоделась вего рубашку. После бессонной ночи самое время отоспаться, чтобы быть готовой ксегодняшним вечерним показательным выступлениям. А в том, что они состоятся, яне сомневалась. Если, конечно. Лещ не струсит и не прикроется, как потрепанными видавшим виды щитом, служебной командировкой куда-нибудь в страныЕвропейского союза.

Телефон звонил непрерывно, но только раз я решилась снятьтрубку. И сразу же нарвалась на Леща. Его мягкий баритон, чуть искаженныйпомехами, я узнала бы из тысячи.

– Здравствуй. Я звонил несколько раз. Тебя не было. – Идобавил после паузы чуть севшим от долгого ожидания голосом:

– Я думал, ты ушла.

– Я не ушла бы, не простившись.

– Ты ждешь меня, чтобы проститься?

– Нет.

– Ты ждешь меня, чтобы остаться?

– Нет, я просто жду, – я мягко напомнила ему овчерашней сцене. Нельзя давать ему расслабиться, нужно бить в одну точку:средневековая китайская пытка каплями воды, пробивающими беззащитное, заросшеемягкими волосами темя Лещовой тайны, вполне подойдет. Тайна свихнется, ееуставший мозг выползет наружу, и тогда я смогу как следует рассмотреть его…

– Я думал, ты ушла, – снова тупо повторил Лещ, и явдруг поняла, что не знаю, чего в этих словах больше: страстного желания моегоухода или страстного желания моего возвращения.

– А я думала, что ты уехал в командировку, – я неосталась в долгу. – Иногда такое решение вопросов практикуется. У сильных иуверенных в себе мужчин. Ты как думаешь?

– Я не думаю так. Хорошо, что ты не ушла. Ты не уйдешь?

– Ну, если я до сих пор этого не сделала…

– Ты не сердишься на меня?

– Нет, милый, – сейчас его нужно гладить по лоснящейсяухоженной шерсти, сейчас нужно дать понять ему, что я его никогда не оставлю, –я не сержусь на тебя.

– Ты умница. Я говорил тебе об этом?

– Имел неосторожность.

– Сегодня я задержусь. Много дел в компании.

Нисколько не сомневаюсь, что ты задержишься, благо,должность позволяет тебе почти не врать, Лещарик. Ты снова дождешьсярасстеленной кровати в самой сердцевине ночи и моего спящего тела в ней. Иснова будешь смотреть на меня из окопа своего любимого кресла напротив. У тебя нетакой уж большой выбор, влюбленный Лещ: или снова попытаться взять меня,оборвав по ходу пьесы вторую бретельку от лифчика, или снова на времяотказаться от этого и уйти в глухую оборону. Но рано или поздно я потребуюответа, и ты это знаешь.

…И все-таки он приехал гораздо раньше, чем я предполагала, счерной орхидеей в маленькой прозрачной коробочке (из досье я знала, что всемсвоим женщинам Лещ дарит провинциально пышные букеты роз), бутылкой легкогофранцузского вина (из досье я знала, что всех своих женщин Лещ спаиваетбанальным полусладким шампанским) и предложением отужинать в маленьком кафе наСретенке (из досье я знала, что всех своих женщин Лещ водит на нерест в«Метрополь"). Орхидею я взяла, даже не заглянув вовнутрь, а от ужинаотказалась. Куда забавнее остаться дома наедине, чем вести ничего не значащиесветские разговоры под присмотром вышколенных официантов. Голенький, одинокий,не задрапированный людьми Лещ мне куда более интересен.

Он не ожидал отказа, но воспринял его мужественно. Та недоговоренность,которая возникла между нами, требовала от него кардинальных решений: должнобыть, он проклинал себя за вчерашнюю несдержанность у дверей квартиры и – ещераньше – в машине. Но ничего уже нельзя было изменить.