Пятое Евангелие - Йен Колдуэлл

По мере того как я просматривал составленную Уго колонку стихов, я заметил, что та же схема повторяется снова и снова. И многие приведенные здесь стихи совпадали со стихами на рисунке Уго, напоминавшем кадуцей. Они сосредоточивались на двух мощных символах Ветхого Завета – Доброго пастыря и Агнца Божьего, – которые Иоанн привлекает для ответа на самый трудный вопрос всего христианства: почему всемогущий Иисус позволил себя распять? Эти символы сопровождают Иисуса все последние дни его жизни. Когда Иисус въезжал в Иерусалим, пишет Иоанн, он ехал на ослице, как и Добрый пастырь Ветхого Завета. Когда Иисус умирал на кресте, пишет Иоанн, ему поднесли к губам пропитанную вином губку, насаженную на стебель иссопа – хлипкого маленького цветочка, который не в состоянии удержать вес губки. Другие Евангелия говорят, что губку подняли на стебле тростника, но Иоанна больше интересует символизм, а иссоп – растение, при помощи которого древние иудеи мазали двери кровью пасхального ягненка. Иоанн даже изменяет день смерти Иисуса, чтобы он, Агнец Божий, оказывался распят в то же день, когда забивали пасхальных агнцев.

Упорное возвращение к Доброму пастырю и Агнцу Божию в мотивах отбора стихов в письме Уго настолько очевидно, что не могло быть случайным. Но каким образом эти стихи составляли доказательство его неведомого открытия, я по-прежнему не понимал. Но чувствовал, что подобрался очень близко, пугающе близко к пониманию некой мысли, которая раньше не приходила мне в голову.

В первый день слушаний помощник Уго, Бахмайер, сказал, что Симон сделал одну странную вещь, когда ему поручили руководить выставкой: мой брат убрал одну из вывешенных Уго увеличенных фотографий Диатессарона. Тогда обвинение показалось мне абсурдным. Но теперь я задумался: не связаны ли евангельские стихи на той странице Диатессарона со стихами в этом письме? И важно ли для доказательства Уго Ногары, в чем бы оно ни состояло, чтобы мы одновременно видели и одни стихи, и другие.

Время работало против меня. Слушания шли уже полчаса. Надо было спешить во Дворец трибунала.

Когда я пришел, Миньятто кругами ходил по двору.

– Почему вы опоздали? – спросил он.

– А почему вы здесь, на улице?

– Мы объявили перерыв, – сердито ответил он, – чтобы судьи успели рассмотреть новые вещественные доказательства.

Бойя!

– Письмо, – сказал я.

– И запись с камеры наблюдения. И личные дела.

– Монсеньор, мне нужно с вами поговорить.

Но в этот миг жандармы снова открыли двери.

– Нет, уже пора идти, – отрубил Миньятто. – Мы возвращаемся на заседание.

Когда все расселись, жандармы привели Майкла Блэка. Он сел за стол свидетеля в центре зала и глотнул воды из стакана, из которого уже пили. Судя по всему, дачу показаний прервало появление новых вещественных доказательств.

Я попытался шепотом позвать Майкла, но Миньятто сжал мою руку. Я украдкой бросил еще один взгляд на ксерокопию письма Уго, и мне в голову пришла новая мысль.

Кардинал Бойя сравнил православных патриархов с Добрым пастырем. Он думал о Евангелии от Иоанна. Может быть, он тоже пытался расшифровать письмо Уго?

Я написал: «Мне нужно позвонить дяде» – и подвинул блокнот к Миньятто.

В тот день Лучо был с Симоном в Музеях. Если Симон снял с выставки увеличенную фотографию, Лучо должен знать, куда он ее убрал.

Миньятто прошипел нечто похожее на: «Слишком поздно». Я оглядел зал суда – нет ли Лучо среди приглашенных, – но единственным слушателем был архиепископ Новак.

Мы встали, когда вошли трое судей, потом нотариус провел присягу. Майкл принял ее очень официозно, словно здесь, среди любителей, он был единственным профессионалом по части знания протокола.

– Пожалуйста, назовите себя трибуналу, – попросил председательствующий судья.

– Майкл Блэк, аудитор первого класса во Втором отделе.

Трибунал начал беседу почтительно.

– Спасибо, святой отец, что согласились приехать сюда из Турции, – сказал председательствующий. – Трибунал ценит ваши усилия.

Майкл кивнул. На его лице было написано выражение сдержанной доброжелательности, которым славятся секретариатские священники. Невозмутимое. Аристократичное. Из него вышел на удивление сознательный свидетель.

– Святой отец, – сказал судья, – вы знали покойного, доктора Ногару?

– Да.

– Вы поддерживали с ним личный контакт до его убийства?

– Ногара пару раз проезжал по десять часов на машине из Эдессы в Анкару, чтобы встретиться в нунциатуре с отцом Андреу, – кивнул Майкл. – Оба раза Андреу был в своих обычных разъездах, поэтому я решил, что мне необходимо познакомиться с Ногарой лично.

Миньятто глянул на Новака: возразит ли тот против упоминания поездок Симона? Пока что все шло гладко.

– Ногара и отец Андреу находились в хороших отношениях?

– Сложно сказать, монсеньор, – поморщился Майкл.

– Почему?

– Буду с вами откровенен. Ногара был утомительным человеком. Он вцепился в Андреу, как клещ. У меня сложилось впечатление, что Симон спас его от…

– Отец Андреу, – поправил судья.

– Когда отец Андреу спас его, не дав спиться до смерти, Ногара к нему очень привязался.

– Судя по всему, вы хорошего мнения об отце Андреу.

– Я бы так не сказал. У меня смешанные чувства. Но он очень необычный священник. И когда люди видят то, что он делает, они возлагают на него определенные надежды. Что, к сожалению, он поощряет. Я считаю, это не лучшее решение.

Судьи почуяли кровь. Майкл о чем-то умалчивал. Он ходил вокруг да около, стараясь изобразить положение дел в благоприятном свете, но избегал описывать подробности. Миньятто набросал записку и передал ее одному судье, который немедленно прочел содержание вслух.

– Какие же надежды возлагались на отца Андреу в данной ситуации?

Прежде чем ответить, Майкл слегка повернул голову и искоса бросил взгляд на архиепископа Новака.

– Дело в том, – сказал Майкл, – что отец Андреу работал на человека, который…

Новак поднял руку.

– Стоп, – сказал он.

Майкл замолчал.

Судей словно щелкнули по носу. После паузы один из них спросил:

– Говорил ли вам доктор Ногара, что отец Симон Андреу убеждал его не сообщать о сделанном открытии?

– Да.

– Когда?

– Дважды. Включая день накануне убийства.

Я посмотрел на Миньятто. Оказывается, в тот день Уго звонил Майклу. Но Миньятто сохранял невозмутимость. Лишь пристально смотрел на одного судью, который время от времени встречался с ним взглядом.