Режим черной магии - Ким Харрисон

Я посмотрела на невысокое солнце, думая, чем же закончится этот день.

— Я веду себя как эгоистка?

Пирс, не отвечая, подошел к резным миниатюрным статуэткам насекомых на каминной полке.

— Они красивы, — сказал он тихо.

Даже в штанах самца пикси, в рубашке с длинными рукавами, в куртке огородника и в шляпе, он совершенно на пикси не походил. Не только волосы не такие, но и слишком он мускулист. Ощутив мой взгляд, он обернулся, и от выражения его лица у меня екнуло сердце.

— Как ты думаешь, где сейчас Маталина? — тихо спросила я.

Сзади раздался мертвый голос Дженкса:

— Она в спальне. Притворяется, что спит.

Кровь бросилась мне в лицо, я резко обернулась. Дженкс открыл глаза и смотрел на нас.

— Прости, — сказала я, поняв, что он уже трезв. — Я не знала, что ты проснулся. Дженкс, как ты?

Тупой вопрос, конечно. Но ничего другого в голову не пришло.

Дженкс сел, уперся локтями в колени, положил голову на руки.

— Голова болит, — тихо ответил он. — Не надо было тебе брать на себя копоть, чтобы мне помогать. Я уже покойник. И сердце это знает, только тело пока его не слушает.

Неуклюжая в чужом платье, я подошла к нему. Проходя мимо толстого окна, ощутила спиной греющее солнце, но внутри у меня все замерзло.

— Велика важность — лишний слой копоти, — сказала я, сама себе веря. — Дженкс, прости, если это звучит банально, но все образуется. Только нужно время. В одном Цинциннати сотни найдутся таких, кто потерял любимого. Я пережила смерть Кистена. Я…

— Заткнись, к чертовой матери! — рявкнул он, и я убрала руку. — Ничего не образуется. Ты не понимаешь. Все, чем я был, кончилось вместе с нею. Я ее любил.

Щеки запылали жаром, и я не смогла сдержаться.

— Я не понимаю? — спросила я, чувствуя, как страх за Дженкса сменяется злостью. — Это я не понимаю? — Я встала. — Да как ты смеешь такое говорить!

Глаза у Пирса широко раскрылись от удивления. Явно он считал, что орать на Дженкса — не лучший способ убедить его жить. Но нет, нельзя дать Дженксу скатиться в синдром «бедненький я» и умереть от жалости к себе.

— Ты меня видел после смерти Кистена. — Мокрые глаза, обсыпанные пыльцой, широко раскрылись. — Ты мне сам говорил, что я оправлюсь, что еще полюблю кого-нибудь. Я потеряла отца, когда мне было десять. Он умер у меня на руках, как Маталина у тебя. Я держала его за руку и обещала ему, что буду жить нормально. Мать мне говорила, что все образуется, и однажды так и случилось. И нечего тут сидеть и вешать мне лапшу, что раз ты машешь крыльями и плачешь искрами, то твое горе сильнее моего. Потому что это больно, чертовски больно. Но все образуется, это я тебе говорю! Не смей только складывать ручки, потому что ах как трудно! — У меня слезы застилали глаза. — Не смей, слышишь? — Я отвернулась, когда слезы полились наружу. — Ты слишком мне нужен, — добавила я, стряхивая с плеча руку Пирса. Черт побери, не буду я плакать у него на глазах. На глазах у них обоих.

— Мне очень, очень жаль, — сказала я жалким голосом. — Не могу тебе передать, как жаль мне Маталину. Вы были очень красивы вместе. — Я смотрела на стену, и стена плыла передо мной. Тяжело вздохнув, я вытерла слезы. — Маталины больше пет, но ты еще есть. Она хотела, чтобы ты жил, а мне ты нужен. Да, я эгоистка, но ты мне нужен. Ты слишком много сделал, чтобы все бросить и не видеть результата. В прошлом году ты говорил, как тебя злит, что мы с Айви будем жить, а ты уже умрешь. — Я обернулась, и от горя в его глазах меня кольнуло чувство вины. — Жизнь — сволочная штука, Дженкс. Но если не прожить то, что тебе отмерено, какой тогда смысл?

— Я не знал, что будет так больно, — сказал он, и глаза его заметались почти в панике. — Она велела мне жить, а смысла нет. Только ради нее я все делал!

И было ему всего восемнадцать лет. Как же мне найти способ дать ему понять?

Голос Пирса, прозвучавший в пропахшем мхом воздухе, был гак естественен, что я поразилась.

— Жить дальше — не значит предать ее, — сказал он, стоя в одиночку у пустого камина в дальнем конце комнаты.

— Значит! — крикнул Дженкс, встал, покачнулся. Загудел крыльями, удерживая равновесие. — Что я теперь могу чувствовать, когда ее рядом нет? Она велела жить, а зачем? Все теперь пусто!

С терпеливостью горьким опытом добытой мудрости Пирс поднял глаза.

— Появится смысл.

— Откуда тебе знать? — горько спросил Дженкс. — Ты же ничего не делал, только лежал в земле мертвым сто лет.

Пирс с безмятежным лицом ответил:

— Я любил. Я потерял все, потому что смерть пришла рано. Я видел это за тебя — прожил это за Маталину. Она хочет, чтобы ты жил. Любил. Был счастлив. Вот чего она хочет. Это я тебе ручаюсь.

— Ты… — начал Дженкс неистово — и осекся. — Да. Ты знаешь.

Пирс поставил на полку статуэтку богомола.

— Я любил всей душой одну женщину. И оставил ее, хотя и рвался остаться. Она продолжала жить, нашла свою любовь, вышла замуж, родила детей, ставших теперь стариками, но я видел ее лицо на их фотографиях — и улыбался.

Я шмыгнула носом, думая, что смехотворной была моя попытка помочь. Я рвалась уговорить Дженкса жить, а Пирс жил больше, чем мы оба, вместе взятые. Не по годам — по опыту.

Вроде бы начиная понимать, Дженкс снова свалился на моховой холм.

— И когда же перестанет болеть? — спросил он, держась за сердце.

Я пожала одним плечом. Все мы терпели удары, но они, наверное, сделали нас крепче. А может, наоборот — добавили хрупкости.

— Наступает онемение ума, — ответил Пирс. — Воспоминания меркнут, приходят другие. Долго. Может быть, никогда.

— Я никогда не забуду Маталину, — поклялся Дженкс. — Сколько бы ни прожил.

— Но ты будешь жить. — Пирс повернулся к нам лицом. — Ты нужен другим, и ты это знаешь. Иначе зачем бы было говорить Джаксу, чтобы принял землю? Это не в традициях пикси. Это против всего, что ты знаешь. Зачем так делать, если не чувствуешь своей ответственности перед другими?

Дженкс заморгал, думая об этом, и Пирс встал около меня.

— Ты потянулся дальше, чем мог, пикси, — сказал он. — Сейчас тебе придется жить в соответствии с твоими мыслями. Ты должен жить.

Дженкс беззвучно заплакал, тонкая серебристая пыльца посыпалась с него.

— Я никогда больше ее не услышу, — сказал он тихо. — Никогда не узнаю ее мыслей на закате, ее мнения о зерне. Откуда мне теперь знать, прорастет оно или нет? Она всегда была права, всегда.

С несчастным лицом он поднял глаза, а я мысленно вздохнула с огромным облегчением. Он хотел жить. Только не знал как.

Пирс протянул ему бокал с медом.

— Ты узнаешь. Пойдем со мной в первое весеннее полнолуние. Обойдем кладбища. Мне нужно найти мою возлюбленную, положить цветы на ее могилу и сказать спасибо, что жила без меня.