Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране - Владимир Виноградов

Государственный министр Набави на пресс-конференции заявил, что Иран считает дипломатическую неприкосновенность «заговором воров» и с ней будет покончено. Корреспондент ТАСС спросил, означает ли это заявление отказ Ирана от признания имеющихся международных соглашений на этот счет. Набави ответил, что официально Иран этого не заявляет, но «угнетенные мира» заставят отменить всякие «дипломатические привилегии». (!)

21 января американские заложники вылетели из Ирана, потерпевшего морально-политическое и экономическое поражение.

22 января заместитель директора Главного протокольного департамента МИДа Масуми пригласил советника-посланника Островенко Е.Д. Долго говорили ему о том, сколько было и будет отпущено посольству газойля, как нужно заполнять прошение о выдаче грузов из таможни и т. д. Островенко недоумевал: зачем пригласили? Наконец иранец вынул из ящика стола какой-то конверт, сказав, что его поручено отдать советнику-посланнику советского посольства.

(В это время тегеранское радио уже передало сообщение, что сегодня советнику-посланнику советского посольства был передан текст заявления иранского правительства.)

Островенко спросил Масуми, что это такое, что за бумага, от чьего имени, почему передается не послу и т. д. Тот ничего ответить не мог, говорил просто – не знаю, не ведаю.

Бумага, которая была вручена Островенко столь необычным образом, оказалась действительно ответом иранского правительства на наши два заявления в связи с налетом и погромом, учиненным в советском посольстве. Бумага любопытна – в ней смесь всего.

В ней говорилось и о том, что якобы иранское правительство в связи с инцидентом 27 декабря с советским посольством уже дало необходимые разъяснения, выразило сожаление, заявило о готовности после рассмотрения компенсировать ущерб и считало вопрос закрытым (? – интересное «закрытие», нигде не оформленное ни одним документом, с искажением действительного положения вещей в публичных выступлениях). Далее почему-то приплетается борьба Ирана «в одиночку» с США и империализмом. Выражается сквозь зубы благодарность за то, что «в нескольких случаях» Советский Союз оказывал помощь Ирану, и Иран хочет развивать отношения со своим северным соседом. В заключение еще раз выражается «сожаление» об инциденте, не одобряются «грубые действия», хотя и выражается поддержка «свободы выражения мнений». Указывается (с какой-то поспешностью), что иранское правительство в состоянии обеспечить безопасность иностранных дипломатических представительств, в том числе советского посольства и его персонала.

Наша последовательная и твердая позиция сыграла свою роль. Заявление иранского правительства было явно вынужденным. Его содержание передавалось по радио, однако не было напечатано ни одной газетой.

5 февраля я сообщил и.о. министра иностранных дел Хадапанахи ответ Советского правительства на это заявление иранского правительства. В нем говорилось, что Советское правительство изложило свою позицию относительно нападения на советское посольство в Тегеране и не считает необходимым возвращаться к ней и повторять ее. Принимается к сведению, что иранское правительство выразило сожаление и готовность компенсировать ущерб, а также заявление о том, что оно в состоянии обеспечить безопасность посольства СССР и его граждан. Отмечается заявление иранского правительства о готовности развивать отношения с Советским Союзом. Советское правительство также готово развивать отношения на основе невмешательства, добрососедства и взаимной выгоды.

Это наше заявление как бы завершало инцидент. Надолго ли?

Пришел апрель 1981 г. И опять стало известно о создании, на этот раз контрреволюционной афганской эмиграцией, «штаба» по проведению скоординированных действий 27 апреля против советских и афганских учреждений в Иране – в годовщину афганской революции.

Мы настойчиво ставили перед властями вопрос о принятии конкретной меры – недопущения так называемых «демонстрантов» к стенам посольства. Одних словесных обещаний о том, что «все будет в порядке», «охрана будет усилена» и т. д., было мало. Мы упорно указывали на то, что, коль скоро толпа будет допущена к стенам посольства, никакие «силы безопасности», как показывает опыт, не смогут предотвратить нападение, коль оно задумано, даже если применить оружие, а мы – против применения оружия. Поэтому самое лучшее – это перекрытие улиц на подступах к посольству. Такого рода разговоры мы вели с канцелярией президента, секретариатами премьер-министра, министра внутренних дел, председателя парламента и, разумеется, МИДом Ирана. В целом мы встретили понимание постановки нами вопроса, только в МИДе пытались утверждать, что нельзя предотвращать демонстрации у стен посольства, иначе это будет нарушением свободы, а охрана посольства – другое дело, это будет обеспечено. Веры в такие заявлении, конечно, не было, и поэтому мы настойчиво добивались недопущения «демонстрации» к стенам посольства как наиболее эффективной меры для его защиты от нападения, которое, как мы знали, готовилось на этот раз с применением огнестрельного оружия.

Предупредили нашего генерального консула в Исфахане Погребного о необходимости принятия мер безопасности.

Поскольку поступали все более тревожные сведения о подготовке к нападению, решил послать небольшое личное письмо Хомейни. В нем говорилось о том, что нам стало известно о готовящемся на 27 апреля нападении на советское посольство лицами, которые хотели бы омрачить наши добрососедские отношения. Мы с уважением относимся к иранскому народу и его революции, постоянно прилагаем усилия к установлению подлинно добрососедских отношений. Мы рассчитываем на то, что иранские власти примут достаточные и эффективные меры, которые предотвратили бы нападение на посольство. Выражалась надежда на положительное отношение к этому обращению.

Надо было во что бы то ни стало предотвратить повторение событий, которые произошли 4 месяца назад, ибо они могли бы оказать серьезнейшее влияние на весь ход дальнейших отношений между обеими странами.

Надо было привести в действие все рычаги – твердо, уверенно и так, чтобы не создавалось неправильного впечатления о нашей боязни, – нет, нужно было попытаться заставить иранское руководство проникнуться серьезностью нашего подхода к такого рода делам. В Москве было сделано предупредительное заявление иранскому послу Мокри. Дуайен дипкорпуса сделал представление иранскому МИДу, в переговорах по экономическим вопросам наша делегация дала понять иранцам, что в случае нападения никакой речи и быть не может о продолжении сотрудничества.

Женщин и детей отправили опять за стены посольства с вечера 26 апреля.

В этот же вечер по радио было объявлено, что «группы афганцев», проживающих в Иране, обратились за разрешением провести 27 апреля демонстрацию и митинг. На это им было дано разрешение с 9 до 12 часов дня и указан маршрут: площадь имама Хусейна и далее на юг до одного из небольших стадионов. Глянули на карту: маршрут был отодвинут в сторону от посольства.

Рано утром 27 апреля разбудили повелительные мегафоны полицейских на улицах. Территория посольства и подходы к нему оцеплены усиленными нарядами полиции, комитетчиков и пасдаров, все хорошо вооружены. Все они говорят, что имеют самые строгие указания – вплоть до открытия огня – не допустить никого к посольству. Говорят… А как будет на самом деле? Раньше нас также заверяли, уверяли и т. д.