Последнее волшебство - Мэри Стюарт

Я медленно произнес:

– Раз уж речь зашла о концах, есть одна вещь, которую я должен сказать тебе в заключение. Еще одно видение, которое я не вправе от тебя скрыть. Я видел это своими глазами, и не однажды, а много раз. Твой друг Бедуир и Гвиневера, твоя супруга, любят друг друга.

Говоря, я смотрел в сторону, мне не хотелось видеть его лицо в тот миг, когда его постигнет удар. Должно быть, я ожидал гнева, вспышки ярости, по меньшей мере изумления. Но услышал молчание, такое долгое, что наконец не выдержал и посмотрел ему в лицо: оно не выражало ни гнева, ни даже удивления, а одно лишь суровое спокойствие, чуть смягченное жалостью и сожалением.

Я сказал, сам себе не веря:

– Ты знал?

– Да, – ответил он совсем просто. – Я знаю. – Стало тихо. Я напрасно искал подходящие слова. Он улыбнулся. И было что-то в этой улыбке не от молодости и силы, а от мудрости, которая человечнее и потому больше, чем та мудрость, что люди приписывают мне. – У меня не бывает видений, Мерлин, но я вижу то, что вижу. А думаешь, другие, те, кто питается догадками и сплетнями, не постарались открыть мне глаза? Единственными, кто ничего не намекнул мне ни словом, ни взглядом, были сами Бедуир и королева.

– И давно ты знаешь?

– После того случая с Мельвасом.

А я вот не догадался. Его забота о королеве, ее радость и облегчение ничего мне не сказали.

– Но тогда зачем же ты оставил ее с Бедуиром, когда уехал на север?

– Чтобы дать им хоть какую-то малость. – Солнце светило ему прямо в глаза, заставляя щуриться. Он говорил неторопливо. – Ты сам только сейчас объяснил мне, что любовью нельзя распоряжаться и невозможно ее по желанию остановить. Если ты готов принять любовь, которая, быть может, принесет тебе гибель, тем более должен принять любовь я, зная, что она бессильна разрушить верность и дружбу.

– И ты в это веришь?

– Почему бы не верить? Все, что ты говорил мне за всю мою жизнь, оказалось правдой. А теперь вспомни, что ты пророчествовал о моей женитьбе, вспомни белую тень, которую ты видел, когда мы с Ведуиром были мальчиками, гвенхвивар, упавшую между нами. Ты тогда сказал, что она не нарушит нашу верность друг другу.

– Помню.

– Ну вот. Когда я женился на той, первой, Гвиневере, ты предостерег, что она может принести мне несчастье. Такая девочка и – несчастье? – Он невесело усмехнулся. – Теперь мы знаем смысл пророчества. Мы видели белую тень. Она падает на меня и на Бедуира. Но раз она не сможет разрушить нашу верность друг другу, как же мне поступить? Я должен предоставить Бедуиру свободу и оказать ему полное доверие. Разве я простой поселянин, не имеющий в жизни ничего, кроме женщины, за которую он со всеми дерется, словно петух на навозной куче? Я король, моя жизнь – это жизнь короля. А она королева и бездетна, ее жизнь беднее, чем жизнь обыкновенной женщины. Что же ей, ждать год за годом одной на пустом ложе? Ходить, ездить верхом, садиться за трапезу – и чтобы место рядом с ней пустовало? Она молода, ей в тягость одиночество, она нуждается в любви. Клянусь богом, Мерлин, если за все то долгое время, что я, послушный королевскому долгу, провожу вдали от двора, она приведет к себе на ложе другого мужчину, разве я не должен радоваться, что это Бедуир? А чего бы ты хотел от меня? Что бы я ни сказал, все может только разъесть корни нашей дружбы, и никакие слова не изменят того, что свершилось. Любовь нельзя опровергнуть словами, ты сам так сказал. Вот я и храню молчание, и ты тоже будешь молчать, и благодаря этому дружба и верность останутся неколебимы. И спасибо судьбе за бесплодие моей супруги. – Снова та же усмешка. – Как видишь, непрямыми путями ведет бог и тебя, и меня.

Я встал. Солнечный свет пронзил колышущуюся листву берез и упал на воду. Ручей зарябил, заискрился, и глаза у меня заслезились.

Я тихо проговорил:

– Вот она, последняя милость судьбы. Ты больше не нуждаешься ни в моей помощи, ни в моем совете. Если тебе еще после этого понадобится предостережение или прорицание, ты найдешь его в Яблоневом саду. Что же до меня, то отпусти своего слугу с миром, позволь мне возвратиться домой, к моим холмам, чтобы я мог встретить там то, что меня ожидает. – Я поднял и подал ему корзинку. – А пока не вернуться ли нам в Яблоневый сад и не потолковать с нею?

Когда мы спустились в усадьбу, там, казалось, не было ни души. Час был ранний, Варро еще не пришел из деревни, чтобы приступить к своим огородным трудам, а Мору я разглядел издалека: с корзинкой на руке она спешила с утра пораньше на деревенский базар.

Гнедая кобыла знала дорогу на конюшню и сама потрусила туда, когда ее легонько шлепнули по крупу. А мы зашли в дом. И там мы нашли ее – она сидела на своем привычном месте под окном и читала. Вблизи нее на подоконнике угощался крошками веселый зяблик.

Она, конечно, слышала стук лошадиных копыт, но, верно, сочла, что я вопреки обыкновению выехал в это утро на лошади или же что прибыл спозаранку гонец из Камелота. Увидеть самого короля она явно никак не ожидала. На звук моих шагов она подняла голову, приветливо улыбнулась и произнесла: «Доброе утро», но тут тень Артура у меня за спиной упала на порог, и она вскочила, так что свиток, который она читала, скрутился и упал к ее ногам.

– Я оставлю вас, – проговорила она и повернулась, чтобы выйти.

– Ниниан... – хотел было я предупредить ее. Но Артур уже решительно переступил через порог и остановился в дверях, глядя ей прямо в лицо.

И я тоже, конечно, глядел во все глаза. Теперь, когда я знал, мне оставалось только дивиться, как я мог не знать раньше. Для восемнадцати лет это было отнюдь не мужское лицо; конечно, у восемнадцатилетнего юноши еще могут быть такие гладкие щеки и нежный рот, и стан ее под бесформенным балахоном был по-мальчишески тонок, но руки, кисти были не мужские, и маленькие ноги – тоже. Могу только предположить, что меня ослепила память о мальчике Ниниане, каким он был в шестнадцать лет; желание видеть его так властно владело мною, что я воскресил его сначала в виде призрака на озере, а затем в облике этой девушки, неотступно и близко при мне находящейся, но все эти долгие месяцы сокрытой от моего взора. Да и она, быть может (подумалось мне), употребила немного перенятой у меня магии, чтобы застить мне глаза, покуда она не получит от меня того, что ей надо.

Она стояла прямая, как тростинка, и смотрела на нас. Ей, я думаю, не понадобилась магия, чтобы понять, что нам все известно. Серые глаза встретились с моими, но сразу же обратились к королю.

Что последовало за этим, трудно описать. Тихая, будничная комната, наполненная ароматами и голосами утра – благоухают дикий шиповник, и ранняя роза, и левкои, которые она посадила прямо под окном; от очага тянет вчерашней золой (ночи еще прохладны, она считает, что по вечерам для меня нужно разводить огонь); звучит вполголоса нежная песенка зяблика, порхающего по веткам яблони в саду. Обычная летняя комната, в которой, на обыкновенный, смертный, взгляд, ничего не происходит. Просто трое стоят и молчат.