Хатшепсут. Дочь Солнца - Элоиза Джарвис Мак-Гроу

Но он вздыхал, высыпая из ступки муку и засыпая туда новую порцию зерна.

В тот же вечер царский визирь Нехси обедал с господином Уахом, управителем арсенала. Имя молодого царевича не случайно возникло в беседе ещё до еды и всплыло сейчас, когда они уже наполовину справились с уткой, тушенной с корнями лотоса. Как и любой, кто беседовал с Нехси, разговор вёл Уах.

— Я понимаю, — говорил он, размахивая ножкой перед носом Нехси, чтобы подчеркнуть свои слова, — в эти дни моё влияние совсем ничтожно. С тех пор как господин Кенука отбыл в дельту, у меня нет ни одного сторонника. Я очень хорошо знаю это, даже слишком хорошо. Я превратился в назойливого овода и не сомневаюсь, что Её Сиятельство с радостью избавилась бы от моего жужжания и укусов. И если бы мой отец не был правителем Нехеба, то она не задумалась бы ни на миг — это я тоже хорошо знаю.

— Полагаю, что вы преувеличиваете, — пробормотал Нехси.

— Вы же знаете, что нет, — ответил Уах.

Он вздохнул, бросил ножку на тарелку и откинулся на стуле, глядя мимо Нехси на музыкантов, негромко игравших в углу его украшенного колоннами зала Уах был худым серьёзным человеком с усталым лицом, странно напоминавшим топор — широким и ровным в профиль и узким как лезвие анфас. Теперь лезвие вновь обратилось к Нехси. Глаза и кустистые брови, казалось, хотели собраться воедино на высоком мосту его носа, когда Уах с тревогой взглянул в широкое лицо негра.

— Превосходнейший, — сказал он, — вы знаете, что я — человек совести. Я выполняю свой долг так, как понимаю его. Возможно, я старомоден, возможно, я даже не прав. Но начиная с того дня, когда я услышал, как Немощный распорядился, что царствовать после него будет его сын, я считаю своим долгом выполнять это распоряжение. Постойте, я знаю, знаю, что вы не можете сказать мне о Немощном ничего хорошего. Я тоже страдал. Я боялся за Египет, но он всё же был фараоном, превосходнейший, а во все времена воля фараона была священна...

— Я не противился ей, — спокойно прервал его Нехси. — Я отправился в Вавилон, как приказал мне тот, кто был в то время фараоном. Я нашёл мальчика. Я привёз его домой. Я не... не одобрял этого. Однако это не было для меня поводом ослушаться или, скажем, сделать вид, что я не нашёл его. Я оказался бы лжецом перед собой и богами. — Нехси заколебался. — Да, действительно, я не придал ему внешности египтянина. Я чувствовал, что весь Египет должен понять, кого я привёз. Но, как всегда, я выполнил полученный приказ.

— Я знаю, знаю. Раньше было лучше — вот единственное, что я могу об этом сказать. Согласен, я старомоден. Однако я служил первому Тутмосу — да будет он три тысячи лет полон радости — и в его дни...

— Я тоже служил ему.

— Да, — негромко сказал Уах после короткого молчания. — Да, я знаю это. Никто не служил ему лучше, никто не был ближе к нему. — Он взял с тарелки ножку, с глубокомысленным видом покрутил и снова бросил. — И поэтому не могу понять, почему вы, именно вы одобряете эту необъяснимую задержку, этот... этот опасный разрыв со старым образом действий, с традициями, с волей родного сына Тутмоса Первого, наследника его престола...

— Его дочь — наследница его духа, — так же тихо сказал Нехси. Впервые он поднял глаза от тарелки и встретился с обескураженным взглядом Уаха. — Любой из тех, кто служит ей, явственно ощущает, что снова служит ему.

— Пожалуй, в чём-то вы правы, — проговорил потрясённый Уах, — но это не может быть истиной. Превосходнейший! Ведь она женщина.

— Да, она женщина. Необыкновенная женщина, живущая в необыкновенное время.

— Вряд ли она даст мне достаточно золота для того, чтобы колесницы можно было держать в исправности, — пробормотал Уах. — Он защитил Египет, изгнал гиксосов, покарал всех врагов Амона. Гораздо безопаснее для нас было бы жить по-старому.

— Господин Уах, ведь существуют и ещё старейшие обычаи — обычаи, которым следовали наши предки до того, как проклятые гиксосы явились, чтобы нарушить мир, который не нарушался со времён богов. Почему бы не вернуться к мирной торговле, процветанию, мудрости, равновесию? Такими были обычаи Египта более двух тысяч лет. Мы должны возвратиться к ним. Гиксосов больше нет.

— А если они вернутся?

— Они не вернутся, — категорически сказал Нехси. — Мой господин, Добрый Бог, позаботился об этом.

Уах вздохнул и сделал слугам знак, чтобы убирали остатки утки. Пока меняли тарелки, приносили поднос с пирожками и фруктами, наливали финиковое вино в кубки, синие, как небо Египта, оба молчали. Наконец Уах отослал последнего из слуг за пределы слышимости и снова наклонился вперёд.

— Превосходнейший, мы как-то ушли от темы. Египет может возвращаться к старым или к старейшим обычаям — по мне это всё едино. Но очевидно, что трон Ра пустует, что противно воле богов. Её Сиятельство не царь и не может им стать. Назначенный наследник находится здесь, в Фивах, но до сих пор не коронован. Вот это — срочное дело. — Уах глядел прямо в глаза Нехси и подчёркивал каждое слово ударом кубка об стол. — Вы можете честно сказать, мой господин Нехси, долго ли ещё мы будем пренебрегать волей фараона?

Нехси неохотно выдержал его взгляд и тоже вздохнул.

— Нет, — ответил он. Он поднял кубок, выпил его до дна и тщательно поставил на влажное кольцо, оставленное донышком. — Я поговорю с ней завтра, — спокойно сказал он.

На следующий день Тот в одиночку работал в одной из малых кладовых, связывая лук в кольца, как было положено для жертвенного стола, когда знакомое покалывание в затылке дало ему знать, что на него кто-то смотрит. Даже не оборачиваясь, он понял, что в дверях стоит пророчица.

Первым его побуждением было сразу уйти и поискать дело где-нибудь в другом месте. Обязанности не часто заставляли Тота общаться с храмовыми жрицами; иногда он видел, как они танцуют перед богом, гремя систрами, но недостаточно часто, чтобы научиться различать их. Однако эту пророчицу он выделял с первых дней своего пребывания в храме; она чем-то беспокоила его.

Это была несколько угловатая, но привлекающая внимание высокая женщина с длинными беспокойными руками и горящими глазами. Волосы тяжёлыми пучками лежали на её плечах; часть их была искусно заплетена в спускавшиеся на спину косички, к которым были прикреплены золотые бусинки, издававшие при каждом движении слабый звон. Этот неуловимый звон вкупе с опьяняющими духами, которыми она пользовалась, окутывал жрицу гипнотической аурой. Ощущая эту ауру, Тот всякий раз испытывал острую неловкость. Кроме того, пророчица всегда рассматривала его. Когда он впервые заметил её, она неподвижно стояла среди сестёр-жриц, обтекавших её, как воды обтекают валун, и смотрела на него с каким-то особым напряжённым вниманием. И с тех пор всякий раз, когда он её видел, она смотрела на него. В конце концов один её вид стал приводить мальчика в такое смущение, что он был готов обходить её по длинным коридорам, лишь бы не встречаться с ней лицом к лицу.

Но сегодня деться от неё было некуда: в кладовой была только одна дверь, в которой она и стояла. Пока Тот примеривался к расстоянию между ней и дверным косяком, она окинула коридор осторожным взглядом, шагнула в комнату и закрыла дверь.