Две жены для Святослава - Елизавета Дворецкая

– Не считай меня таким наивным, – улыбнулся Рагнвальд. – Ты думаешь, я дам вам время собрать войско со всех ваших земель? Или сегодня на закате мы принесем клятвы, или мы с Эйриком разобьем вас, пока светло. И в конце концов я добуду себе кусок от Восточного Пути побольше, чем сейчас.

– Хорошо, – сказал Святослав, выслушав Асмунда. – Я согласен на эти условия. Но, клянусь Перуном, – он поднял глаза к небу, уже залитому багряным заревом заката, – этот клюй пернатый будет последним. Ни с какого моря сюда больше не придет ни один русин. Со времен Вещего мои предки владели всеми землями между Полуночным морем и Греческим, и больше здесь не будет князей чужой крови, не подвластных мне.

– А Эльга тебе что говорила? – напомнил Асмунд. – Чем глубже корни пустим, тем крепче будем стоять.

Едва рассвело, на проулках между дворами Киевой горы еще было пусто, когда из ворот боярина Острогляда выскользнули двое: мужчина в годах, с лубяным коробом в руках, и женщина – совсем молодая, судя по стройному гибкому стану и легкой походке. Лицо ее скрывал наброшенный на голову огромный платок из грубой серой шерсти. Ворота едва открыли, и двое вышли на дорогу в числе первых боярских челядинов, спешивших к скотине на низовые луга.

Но направлялись двое в другую сторону – на Подол. Здесь жизнь пробуждалась раньше – кому надо плыть, снаряжались спозаранку, чтобы до ночи добраться к следующей стоянке: завершалась жатва, день после Купалы заметно сократился. Над Днепром висел густой туман, скрывавший другой берег не хуже каменной стены. Из тумана смутно выступали лишь высокие носы набойных лодий, но купеческие челядины уже таскали мешки, катили по сходням бочонки.

Двое повернули к Ручью, одному из многочисленных небольших потоков, пересекавших поселение возле Киевых гор. Здесь к воде спускались мостки – так называемые тверди, – на которые выволакивали лодьи, чтобы выгрузить привезенное в клети. Эти клети стояли вдоль ручья длинным рядом, у каждой под дверью дремал сторож, ежась от утренней промозглой влаги и кутаясь в грубую свиту или овчину. Бегали собаки за оградами, лаяли на проходящих, но никто даже головы не поворачивал. Такое их дело собачье…

В дальнем конце ряда стояла еще одна клеть, лишь на крыше ее вместо обычного грубо вырезанного конька виднелся деревянный крестообразный знак. Дверь была отворена, время от времени из-под навеса у входа раздавался гулкий удар в железное било – указание верного пути сквозь туман.

В дверь скользнул еще какой-то человек, потом тоже мужчина и женщина. Женщина прикрывала лицо краем платка, мужчина хазарскую войлочную шапку с широко раскинутыми «ушами» надвинул низко на глаза. Но отца Ригора, стоявшего возле била с колотушкой, это ничуть не смущало: многие предпочитали не привлекать к себе внимания по пути в церковь Святого Ильи.

При виде входа в церковь молодая женщина с Киевой горы ускорила шаг, почти побежала, так что спутник едва за ней поспевал. Казалось, она торопится спрятаться в клети с крестом от опасности. Она отпустила края платка, он упал ей на плечи, открыв голову с девичьим очельем. Отец Ригор кивнул ей издалека и вошел в церковь: пора начинать службу. Эта гостья приходила к нему не в первый раз, и сегодня он особенно ее ждал. Она почти всегда являлась в числе последних, после того как откроются ворота на Горе.

Но когда она уже готова была ступить под навес у входа, возле самого порога появилась из тумана еще одна фигура. Это тоже оказалась женщина, но средних лет; на плечах ее тоже лежал широкий простой платок, сброшенный с тонкого белого убруса.

– Будь жива, Олеговна! – мягко окликнула она спешившую. – Что ты здесь делаешь?

Девушка застыла, будто наткнулась на невидимую стену. Коротко охнул за спиной ее спутник, челядин Казда: перед ними стояла сама Эльга, княгиня киевская.

* * *

Отрок захлопнул церковную дверь. В первый миг потрясенная Горяна попятилась, но вид этой закрытой двери, оставлявшей ее снаружи, отсекавшей от слов «Благословенно царство Отца и Сына…», заставил ее опомниться.

– Я… Мне… – Она сглотнула и сделала движение, будто хотела обойти княгиню, но не посмела. – Мне нужно…

– Я знаю, – так же мягко, но строго ответила Эльга. – Что у тебя там? – Она кивнула на короб в руках челядина. – Приданое?

Горяна вдохнула, будто собираясь ответить, но промолчала. Эльга слегка повернула голову: Зимец, ее отрок, вышел вперед и забрал у Казды короб. Челядин не посмел возразить; Горяна слегка двинула рукой, будто желая защитить свое добро, но осталась на месте. Зимец открыл короб и вытащил что-то белое. Развернул: светлое полотно в его руках растянулось до земли. Это оказалась женская сорочка – новая, из тонкого и сияюще-чистого, будто летнее облачко, льна.

– Что это ты с сорочкой пришла – здесь разве баня? – сказала Эльга, спокойно и без угрозы, но Горяна почувствовала себя в ловушке.

– Н-нет, – дрожащим голосом, изо всех сил пытаясь собраться с духом, ответила девушка. – З-десь… купель… очищения… от греховной жизни… Чтобы умереть и воскреснуть с Христом.

– Ты умереть собралась? – Эльга подняла брови.

– Воскреснуть, – уже почти твердо ответила Горяна.

Белая сорочка в руке Зимца, возле двух женщин – почти готовых свекрови и невестки, – наводила на мысль о свадьбе. С утра невеста идет в баню, и после на нее надевают такую же сорочку: в знак того, что она умерла в девах и готова возродиться женой. Наутро эту сорочку вывешивают на тын, а в иных местах волхвита ездит вокруг селения на метле, размахивая этой самой невестиной сорочкой со смазанным пятном подсохшей уже крови – благословляет людей, скотину и нивы животворной силой новой жены. Но сорочка Горяны дышала чистотой, как свежий снег. Ибо направлялась она в это строение ради совсем иного «жениха».

– Пойдем со мной, – негромко сказала Эльга, кивнула и пошла, не оборачиваясь.

Горяна беспомощно оглянулась на церковь; слух различал слабые отзвуки пения внутри, но дверь была закрыта, никто не спешил ей на помощь. «Оглашенные, изыдите…»

Три отрока стояли возле нее и ждали. Какие-то прохожие с пристани остановились, любопытствуя, что дальше будет. Горяна подумала об отце, потом о Ригоре – и пошла за княгиней. Не случайно же сама Святославова мать оказалась рано утром на Подоле, в такой дали от своего жилища! Она знала больше, чем позволяла понять.

К тому времени как они добрались до Святой горы, уже окончательно рассвело, туман над рекой растаял, лучи золотили верхушки тынов. Рассеялась утренняя прохлада, в воздухе веяло той смесью зноя и свежести, что бывает только в эту послежатвенную пору. Проходя мимо площадки святилища, где у подножия капов лежали многочисленные пучки сжатых колосьев – их приносили каждый день, чтобы боги держали ясную погоду до самого вывоза снопов, – Горяна негодующе сжала губы. Опять ее привели к этой мерзости! Перехватили у самых ворот спасения! Но вид идолов, напротив, прибавил ей мужества.

«…Жила в Персидской стране женщина одна, именем Голиндуха, – рассказывал ей еще в детстве священник матери, Косма Житина. – Была она рода знатного и богатого, и муж ее был начальник над всеми волхвами. Но стала она размышлять и познала ложность персидской веры. Захотела узнать, какая есть вера истинная…»