До свидания там, наверху - Пьер Леметр

– Кажется, он умер.

Альбер и Луиза пересекли вестибюль «Лютеции» нормальным, как им казалось, шагом. Но не тут-то было. Лифтер сделал вид, что не замечает их нервозности, он был юн, но уже вполне профессионален.

Эдуар лежал на полу, прислонившись спиной к кровати и вытянув ноги. Очень плох, но все же жив. Луиза действовала с обычным хладнокровием. В номере воняло блевотиной, она распахнула одно за другим все окна, все полотенца, которые нашла в ванной, использовала как половые тряпки.

Альбер опустился на колени и наклонился к другу:

– Что, старик, плохо тебе?

Эдуар качал головой, судорожно открывая и закрывая глаза. Маски на нем не было, из зияющего провала на его лице исходил такой сильный гнилостный запах, что Альбер невольно отпрянул. Он сделал глубокий вдох, затем подхватил товарища под мышки и сумел уложить его на кровать. Когда у человека нет ни рта, ни челюсти – ничего, кроме дыры и верхних зубов, – вряд ли вам удастся похлопать его по щекам. Альбер заставил Эдуара открыть глаза.

– Ты меня слышишь? – повторял он раз за разом. – Скажи, ты меня слышишь?

А так как отклика не было, то он перешел к более действенным мерам. Он встал, прошел в ванную и налил полный стакан воды.

Повернувшись, чтобы пройти в комнату, он внезапно испытал такое потрясение, что выронил стакан, и ему стало плохо, он осел на пол.

На створке двери висела, словно халат на крючке, маска.

Человеческое лицо. Лицо Эдуара Перикура. Настоящего Эдуара. Отлично воссоздающая его таким, каким он когда-то был. Не хватало только глаз.

Альбер потерял представление о том, где находится. Он был в траншее, в нескольких шагах от деревянных ступенек, в полной готовности к атаке, и все остальные были рядом, кто впереди, кто позади его, натянутые как тетива, готовые ринуться к высоте 113. Вон там лейтенант Прадель в бинокль наблюдает за вражескими позициями. Перед ним Берри, а перед Берри тот парень, с которым Альбер никогда тесно не общался, Перикур его фамилия, поворачивается и улыбается ему – такая светлая у него улыбка. Альберу кажется, что он похож на мальчишку, задумавшего какую-то проказу. Он даже не успевает ответить ему улыбкой, Перикур уже отворачивается.

И вот перед ним то самое лицо, только без улыбки. Альбер так и сидел, парализованный, он больше никогда не видел этого лица, разве что во сне, и вот оно перед ним, выступающее из двери, словно Эдуар, подобно призраку, вот-вот предстанет целиком. Перед глазами пронеслась череда картин: два солдата, убитые выстрелом в спину, атака высоты 113, лейтенант Прадель, с силой врубающий ему по плечу, воронка от артиллерийского снаряда, лавина земли, засыпавшая его.

Альбер закричал.

В дверях показалась испуганная Луиза.

Он с трудом поднялся, пустил воду, сполоснул лицо, снова наполнил стакан и, не взглянув больше на маску Эдуара, вернулся в комнату и вылил зараз содержимое стакана в горло своему товарищу, который тотчас привстал на локтях, начал кашлять как проклятый, подобно тому как когда-то и сам Альбер, должно быть, кашлял, возвращаясь к жизни.

Альбер наклонил его вперед на случай, если рвота возобновится, но нет, приступ кашля продолжался еще долго, а потом прекратился. Эдуар пришел в себя, но, судя по синякам под глазами и безвольному, обмякшему телу, он был обессилен и снова погрузился в полубессознательное состояние. Альбер прислушался к его дыханию и решил, что оно нормальное. Не обращая внимания на присутствие Луизы, он раздел своего товарища и укрыл его простыней. Кровать была такой широкой, что он смог сесть на подушку рядом с Эдуаром с одной стороны кровати, а Луиза – с другой.

Так они оба и сидели, поддерживая его. Каждый из них держал руку Эдуара, который в забытьи издавал горловые тревожащие звуки.

С того места, где они находились, Луизе и Альберу был виден стоящий посреди комнаты большой круглый стол и на нем длинный узкий шприц, разрезанный пополам лимон, лист бумаги с остатками коричневого, похожего на землю порошка, и кремневая зажигалка, изогнутый и узловатый фитиль которой походил на запятую.

Резиновый жгут на полу у стола.

Погруженные в свои мысли, они по-прежнему молчали. Альбер не очень-то разбирался в этом, но порошок был очень похож на тот, который ему предложили в свое время, когда он искал морфин. Это был следующий этап – героин. Чтобы его достать, Эдуару даже не понадобился посредник…

Странно, но Альберу пришел на ум вопрос: тогда зачем нужен я? Как будто он сожалел о том, что ему не пришлось заниматься еще и этим.

С каких пор Эдуар колет себе героин? Альбер был в таком же положении, как близорукие родители, которые не заметили, что происходит, и вдруг оказываются перед свершившимся фактом, да уже поздно.

За три дня до отъезда…

А впрочем, за три дня до или три дня после, что бы это изменило?

– Вы уезжаете?

Луиза со своим детским умом думала о том же, свой вопрос она задала задумчиво и отстраненно.

Альбер ответил молчанием, означавшим «да».

– Когда? – все еще не глядя на него, спросила она.

Альбер не ответил, и это означало «скоро».

Тут Луиза повернулась к Эдуару и сделала то же, что и в первый день их знакомства: вытянутым указательным пальцем она задумчиво провела по краю разверстой раны, по вздувшейся пламенеющей плоти, подобной обнаженной слизистой оболочке… Затем встала, пошла накинуть пальто, вернулась к кровати, на этот раз с той стороны, где сидел Альбер, наклонилась и поцеловала его в щеку долгим поцелуем.

– Ты придешь попрощаться со мной?

Кивком Альбер ответил: да, конечно.

Это означало «нет».

Луиза знаком показала, что все понимает.

Она снова поцеловала его и покинула номер.

Как ему показалось, с ее уходом возникла воздушная яма, которую, говорят, ощущаешь при полете на аэроплане.

Это было настолько из ряда вон выходящим, что мадемуазель Раймон была просто поражена. Короче говоря, за все время работы на мэра округа с таким она еще не сталкивалась. Она прошлась по комнате, а он даже не посмотрел в ее сторону, ну ладно… но она трижды обошла вокруг его стола, а он ни разу не залез рукой ей под юбку, это – нечто…

Уже несколько дней Лабурден был сам не свой: остекленевший взгляд, опущенные уголки рта. Даже если бы мадемуазель Раймон исполнила танец наложницы из сераля, снимающей одно покрывало за другим, он бы этого просто не заметил. Лицо у него бледное, передвигается с трудом, подобно человеку, который в любой момент опасается сердечного приступа. Тем лучше, подумала она, сдохни, падаль. Внезапная немощность ее патрона была первым моральным удовлетворением, которое она испытала с тех пор, как ее приняли сюда на работу. Счастье-то какое!

Лабурден встал, медленно надел пиджак, взял шляпу и, не говоря ни слова, вышел из кабинета. Пола рубашки вылезла у него из брюк, а такого рода детали превращают любого мужчину в убожество. В его тяжелой поступи было что-то от быка, отправляющегося на скотобойню.