Простить и поверить - Вера Эн

подняла на него веселые, довольные глаза, и у Димы что-то вывернулось в душе. Эта потрясающая девчонка избавила их с Кирюхой от мучительной, несправедливой разлуки, не побоялась нарушить ради них закон, только чтобы вернуть в их дом спокойствие, освободила его от самой тяжкой на свете повинности, размотав в нуль въевшийся в нутро страх, и теперь стояла, лукаво улыбаясь, и ждала, когда Дима наконец придет в себя и сподобится хотя бы ее поблагодарить. И что он мог ей ответить?

— Я тебя люблю!

Ленка хлопнула глазами и, кажется, даже тихонько охнула, но Дима ничего этого уже не отразил. Шагнул к ней, прижал к себе до какого-то хрипа и впился ей в губы абсолютным самозабвенным поцелуем. Он понятия не имел, что Лена обо всем этом думает и что скажет ему в ответ, но в настоящий момент это и не имело значения. Мысли кончились, кажется, ровно перед признанием, и сейчас Диме надо было только выразить все свои чувства к Черемухе, которые переполняли, бесчинствовали, рвались на волю. Он ни за что ее не отпустит, не сможет, не позволит себе. Она слишком ему нужна, и Ленке придется смириться с этой нуждой. И с его к ней чувствами. Сама виновата, сумасшедшая Черемуха! Влюбила, привязала, оплела, сломала все преграды, дала себя — настоящую — и Дима не откажется. Только не от нее…

Я тебя, Ленка, правда люблю!

— Димка!..

— Лен…

— Доброе утро, молодые люди! — оборвал их уединение голос Милосердова: и обычно-то малоприятный, а сейчас тем более отвратительный, что его обладатель появился в столь неподходящий момент. Милосердова, однако, их нежности не смутили. — Приятно видеть вас в хорошем расположении духа. Надеюсь, оно позволит нам проще и быстрее понять друг друга.

Лена обожгла его ненавидящим взглядом, потом с холодной надменностью освободилась из Диминых объятий, не ему, а Милосердову давая понять, что тот здесь совсем неуместен.

— Хотите поделиться с нами, какую машину оприходовали в «Автовладе» сегодня ночью и сколько денег вы на этом заработали? — без всякого вступления бахнула она. — Только не врите, что не понимаете, о чем речь! Иначе ни «проще», ни «быстрее» не получится!

Милосердов вскинул брови, а Диме оставалось только мысленно выругаться на себя за то, что слишком долго витал в облаках и не остановил Лену, пока еще была такая возможность. Знал ведь, что она скора на расправу и ничего не боится. Черемуха…

— Значит, вы все-таки решили продолжить это глупое расследование, Елена Владимировна, — не стал изображать непонимание и отрицать очевидное Милосердов. — А я искренне надеялся, что вам хватит благоразумия не совать свой любопытный носик туда, где по нему могут чувствительно щелкнуть.

Лена фыркнула, выражая тем самым все презрение, что испытывала к собственному управляющему, а Диме послышалась в милосердовском тоне пока еще неясная угроза, и он машинально шагнул вперед, обходя Лену и прикрывая ее собственным телом.

— Я бы посоветовал вам выбирать выражения, Николай Борисович, — жестко заметил он. — Вы как минимум говорите с женщиной, а как максимум — со своим непосредственным начальником.

Однако Милосердов только неприятно поморщился.

— А ты бы, Дмитрий, вообще помолчал! — хамовато заявил он. — От тебя-то я точно подножки не ожидал. Я же к тебе со всей душой: в положение вошел, на работу взял, несмотря на порченную репутацию. А ты мне чем взамен отплатил? Вот так и перестанешь верить в человеческую благодарность.

— С душой — или с прицелом подставить, если ваши темные делишки вдруг выплывут наружу? — снова с обвинениями вынырнула из-за Димы Лена, и вот тут уже Милосердов хмыкнул. Взял от ее стола стул, удобно на нем расположился и даже закинул ногу на ногу.

Дима поймал себя на том, что придерживает Ленку за талию, то ли хоть так защищая ее от неприятностей, то ли не позволяя ей кинуться на Милосердова и выцарапать ему глаза.

Его Черемуху лучше не злить.

— Похвально, что с нашего первого разговора о Дмитрии вы столь кардинально поменяли о нем мнение, Елена Владимировна, — продолжил наконец беседу Милосердов. — Но вы уверены, что правы именно теперь, а не тогда? Володя, например, совершенно с вами не согласен.

Диме пришлось напрячься, чтобы понять, что речь идет о Ленином отце. Сама же Лена, кажется, от такого заявления потеряла дар речи. Однако ненадолго.

— Я смотрю, вам очень нравится перемывать мне косточки, вплоть до моей личной жизни, — с холодной угрозой проговорила она. — И вы не считаете зазорным жаловаться на меня отцу, сочиняя какие-то небылицы, лишь бы отвести от себя подозрения. Это очень по-мужски, Николай Борисович! Я вами прямо-таки горжусь!

— Лен, — Дима протянул ее имя, не очень понимая, зачем собирается уточнять, когда и так все было ясно, но, кажется, лишь для того, чтобы заткнуть поганый рот Милосердова. — Этот самоубийца, что, додумался тебя обидеть?

Ответа не ждал. Просто обошел Лену, схватил Николая Борисовича за грудки и, подняв его со стула, выплюнул ему прямо в лицо:

— Я очень благодарен вам, господин Милосердов, за то, что вы выручили меня полгода назад. Только это и спасает вас от того, чтобы я спустил вас прямо сейчас с лестницы. Но имейте в виду, что мое терпение не безгранично! А когда дело касается Елены Владимировны, оно испаряется в два раза быстрее!

Милосердов дернулся, пытаясь сбросить Димины руки, но тот и не думал его отпускать. Ему надо было убедиться, что его предупреждение дошло до Николая Борисовича и что тот ему внял. Дима и предположить не мог, что эта мразь додумалась стучать Лениному отцу о личной жизни его дочери и ее отношениях со старым знакомым. Можно было представить, в каких красках он все это расписывал и какими эпитетами снабжал, явно выложив старинному другу все нынешние корниловские прегрешения, а о прошлых тот знал и без собственного заместителя. А Ленка молчала, ни словом об этом Диме не обмолвившись, хотя можно было представить, какой грязи она от отца наслушалась. Не хотела лишний раз бить по Диминому самолюбию? Или просто не особо заморачивалась, не планируя продолжать отношения?

Впрочем, в данный момент это не имело значения.

— Надеюсь, я ясно объяснил свою позицию? — еще раз тряхнув Милосердова, издевательски поинтересовался Дима. — Чтобы потом не было обид и непонимания.

Тот еще раз дернулся, попытавшись отпрянуть, и Дима на этом месте разжал пальцы. Милосердов отлетел к двери, едва не навернувшись из-за потери равновесия, и зашипел, растеряв все былое наносное благообразие.

— Тебе это припомнится, Дмитрий! Сам виноват, паршивец! Я еще хотел тебя прикрыть, но теперь и