Сюзанна и Александр - Роксана Гедеон

Я, впрочем, была так занята своими собственными проблемами, что внимания на это почти не обращала, тем более что шуаны и их война ничем мне грозить не могли. Все требовало моей заботы – и дети, и Сент-Элуа, и даже работы в поле.

Я продала все до единой драгоценности, подаренные мне Александром, за исключением обручального кольца, и это дало мне возможность продолжить отстройку Сент-Элуа. По крайней мере, летом работы не остановятся. На все остальное денег уже не было, на мебель и обстановку – тоже. Но пока некогда было думать о мебели. В Сент-Элуа кипела работа, здесь трудились каменщики, кровельщики, столяры – всего двадцать человек, не считая подсобников, которые могли работать, лишь следуя чьим-то указаниям, и никакого ремесла толком не знали. Подоткнув юбку до колен, засучив рукава, я бегала из одного конца стройки в другой, покрикивала, отдавала приказания, помогала, делала все, что было в моих силах, и мои щиколотки вечно теперь были забрызганы известкой.

Невозможно описать, как это шло мне на пользу. Я словно воскресла за эти весенние месяцы. Я снова чувствовала себя сильной, уверенной, самостоятельной, независимой; ко мне вернулось убеждение, что я все могу и всего добьюсь сама, если только приложу усилия. Я как-то повзрослела душевно. Мне уже не казалось, что я ребенок, брошенный на произвол судьбы.

И вот однажды, 3 мая, в день обретения святого креста, когда я, стоя на табурете, белила потолок, мне показалось, будто кто-то на меня смотрит. Медленно обернувшись, я взглянула и онемела от неожиданности.

В проеме двери стоял высокий ладный подросток лет двенадцати, смуглый, загорелый до черноты, с синими глазами на красивом аристократическом лице, решительным подбородком и твердой линией губ. Он был одет в светло-серый, военного покроя сюртук, сапоги выше колен, небрежно завязанный галстук – словом, почти как мужчина. Он был без шляпы, и вьющиеся черные волосы его были взъерошены. Выправка у него была, как у настоящего военного, а аристократизм чувствовался во всем – в осанке, посадке головы, в чуть надменной линии еще детски пухлых губ.

У меня все задрожало внутри. Глаза у меня расширились, еще не веря тому, что вижу, я пошатнулась от волнения и, если бы мальчик не подбежал и не поддержал меня, я бы упала с табурета.

– Боже мой, – только и смогла я прошептать, спрыгивая на пол.

Ведь это был Жан. Мой сын.

ПРИНЦ ДЕ ЛА ТРЕМУЙЛЬ

1

Они приехали оба – дед и внук.

Мой отец изменился так, что я с трудом его узнавала: стал худощав, даже худ, волосы его, совершенно побелевшие, были резким контрастом смуглой-смуглой коже – этим он напоминал мне дядюшку Агатино, моего крестного из тосканской деревни. Лицо было морщинистое, но живое и даже как бы помолодевшее, а в целом он казался таким энергичным и полным сил, что не всякий молодой человек мог бы с ним тягаться.

Но, конечно же, никто не занимал меня так, как Жан.

Я не сразу отпустила его. Я разглядывала его с разных сторон, тормошила, обнимала, даже заливалась слезами.

– Жанно, мальчик мой, неужели это ты?

– А разве я не похож на себя, ма? – спросил он, улыбаясь чуть застенчиво, видимо, слегка отвыкший от столь нежных ласк и теперь немного смущенный.

– Ты так вырос… Стал настоящим кавалером.

– Подпоручик королевской армии Жан де ла Тремуйль к вашим услугам! – отчеканил он гордо и задиристо, по-военному щелкнув каблуками.

Я улыбалась, привлекая его к себе. Каким красавцем он стал: голубоглазый, черноволосый, смуглый мальчуган с ослепительной белозубой улыбкой.

– Ты загорел, прямо как негр… Только вот очень худенький. Разве ты плохо ешь, Жанно?

– Я ем за двоих, ма, – признался он простодушно. – Честное слово! Там иначе нельзя.

Он рассказал мне о нещадном солнце Египта и Сирии, стоявшем в безоблачном небе, обжигающем жаром. Нестерпимый зной, казалось, расплавлял кожу, кости; экспедиция с трудом волочила ноги по горячим пескам, по растрескавшимся дорогам пустыни. Мучения жажды тоже были невыносимы.

– Подумай, ма: рядом шумит море, такое большое, бескрайнее, а напиться нельзя. Наши, французы-роялисты, были очень мужественны; некоторые выбивались из сил, но продолжали идти. Главное было не падать, потому что кто падал – погибал.

– Боже, – прошептала я в ужасе, – мальчик мой, похоже, ты побывал в настоящем аду!

Он обнял меня, словно желал успокоить, и обнял так сильно, что я впервые поняла, что даже по физической силе он уже не ребенок.

– Нет, ма, я там многому научился.

– И ты совсем… совсем не боялся?

Он не сразу ответил, нерешительно поглядывая на деда.

– Боялся… там были какие-то страшные птицы с огромными крыльями и острым клювом. У них еще такие длинные голые шеи. Они кружили над нами и набрасывались на тех, кто падал.

Я слушала, все еще не в силах поверить, что это говорит мой сын, мой ребенок, тот самый, которого я держала на руках и который когда-то барахтался среди пеленок. Я до сих пор проклинала себя за то, что отпустила его, что позволила втолкнуть его во взрослую жизнь так преждевременно. Мне стало так жаль его, что я снова заплакала, прижимая голову Жана к груди почти с неистовой нежностью.

– Мальчик мой, я ведь вовсе не этого хотела для тебя! Ты же сам еще не понимаешь, что тебе грозило!

– Я тебя люблю больше всех, ма. Но я же мужчина. И мне надо поступать по-мужски. Я теперь подпоручик. Я военный!

– Я понимаю, милый. И все-таки мне было очень страшно за тебя. Маму нельзя упрекать в том, что она слишком боится за своего сына, не так ли?

– Но ведь теперь я вернулся.

Он рассказал мне о том, как оборонялась древняя крепость Сен-Жан-д'Акр от армии Наполеона Бонапарта, о тяжелейшей двухмесячной осаде, о том, как они копали рвы и вручную возводили укрепления.

– И ты брал в руки лопату?

– У меня до сих пор не сошли мозоли! – сказал он, не скрывая гордости, показывая свои руки как лучшие трофеи. – И все-таки нам в крепости было легче. У солдат Бонапарта не было ни воды, ни еды, ни пороха, ни снарядов, а еще среди них была чума…

– Чума?!

– Да, – сказал Жан уверенно. – У них очень много человек умерло. Потому Бонапарт и снял осаду.

Старая крепость, ставшая в XIII веке оплотом крестоносцев, не далась в руки Наполеону Бонапарту. Путь в Индию был прегражден, и энергия завоевателя разбилась об эту ветхую твердыню, жалкую скорлупу, на которую, казалось бы, и внимания обращать не стоит. Наш старый знакомый Сидней Смит обеспечил непрерывное пополнение гарнизона крепости снарядами, людьми, продовольствием. Ле Пикар превосходно руководил обороной, но, к сожалению, его подорванное здоровье не выдержало, и уже в самом конце осады он умер от переутомления.