Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус - Анатолий Бородин

Человека не было, Бог не спешил, и приходилось вспоминать. «Двенадцатый час ночи в Могилеве под Новый, 1916 год. У всех была безусловная твердая вера в успех на фронте. Но все боялись за тыл. Сплетни, развал в тылу пугали каждого вдумчивого человека. “Нет настоящего министра внутренних дел, – сказал Х. – Нет энергичного премьер-министра. Нет человека, в которого бы верили, за которым бы шли. Вот когда приходится лишний раз вспомнить Петра Николаевича Дурново, вспомнить Столыпина. Они бы зажали тыл. Они бы навели порядок”. С этим нельзя было не согласиться»[739].

Никто из выступавших членов Государственного Совета не поддержал призыв П. Н. Дурново к власти[740]. Выразили «радость» от сказанного министрами и удовлетворение тем, что «больной, долго волновавший все русское общество, вопрос о нормальных отношениях России и Польши наконец близится к желательному разрешению»; приветствовали «обновление Правительства», его вступление на «путь общей работы с объединенными силами земств и городов»; напомнили «долг власти» – «действовать рука об руку» с народным представительством, «прислушиваться в его лице к голосу земли»; потребовали расширения «рамок общественной самодеятельности», устранения «препятствий к свободному широкому приложению труда всех живых сил нации»[741].

В обществе тоже не было отклика. Были слухи о том, что перед выступлением П. Н. Дурново совещался с некоторыми авторитетными членами группы, поэтому речь его была воспринята как выражение настроения всей правой группы; его предупреждение об опасном смещении власти туда, где ей быть не подобает, произвело большое впечатление; обратили внимание на совпадение речи с заявлениями прогрессистов и кадетов в Думе о желательности коалиционного кабинета; его указание на несвоевременность и пагубность реформ во время войны свели к выпаду против министра народного просвещения П. Н. Игнатьева, и много об этом говорили; даже лидер думских правых А. Н. Хвостов, правда, «не от фракции, а от себя» ответил П. Н. Дурново, явно не понимая ни смысла его речи, ни значения сильной власти: «Он провозгласил формулу управления, сказав, что надо уметь только приказывать в настоящее время, а я отвечу ему, в настоящее время сначала надо, чтобы власть сумела справиться с оскорбительным для нас всех немецким засильем внутри страны, чтобы она в области дороговизны жизни поставила бы, наконец, интересы населения выше интересов банковских кругов, чтобы в сознании народном власть перестала быть виноватой, и только тогда она может приказывать»[742].

В правой группе Государственного Совета речь П. Н. Дурново вызвала волнение: некоторые находили ее бестактной, указывали на необходимость примирения с общественностью – возникла опасность раскола; его удалось предотвратить заменой П. Н. Дурново А. А. Бобринским, однако это вызвало протест крайне правых во главе с А. Н. Лобановым-Ростовским, что повело к новому компромиссу: товарищ председателя группы П. П. Кобылинский был заменен И. Г. Щегловитовым.

Либералы, естественно ничего не поняли (или не хотели понимать). «Его последняя речь в Государственном Совете, – утверждал К. К. Арсеньев, – показала с полной ясностью всю ограниченность, всю безнадежную бесплодность его политических воззрений. Вера в магическую силу приказаний освобождала его от критической поверки влагаемого в них смысла и преследуемой ими целей. Требуя от других только исполнения, он сам не возвышался над уровнем исполнителя. Результаты его деятельности могли быть только отрицательными. Руководимые им правые никогда не могли бы обратиться из реакционеров в консерваторы. И едва ли он оставил наследника, способного продолжить его дело. Между лидерами правых в Государственной Думе нет ни одного, кто имел бы в своем активе хотя бы долгий административный опыт. Плохим Ахиллом был П. Н. Дурново, но его подражатели плохи даже в роли ахилловых мирмидонян»[743].

Как объяснить такую реакцию на единственно верный в той обстановке призыв? По-видимому, только той иррациональной «иллюзией государственной несокрушимости России», без учета которой, считал П. Б. Струве, нельзя понять нашу революцию. «Эта иллюзия, – полагал он, – была не только мыслью, это была целая духовная атмосфера, целое душевное состояние». А отсюда уже, в значительной мере как следствие, «бессилие государственного сопротивления»[744].

Слева, естественно, речь П. Н. Дурново была встречена в штыки, ее извратили, сведя к проповеди палки как единственного средства управления, осмеяли и тем обезопасили себя. Эта интерпретация и оценка последней речи П. Н. Дурново закрепилась затем в советской историографии.

«В 10 часов вечера [27.02.1917 г.], – вспоминал П. Г. Курлов, – раздался новый звонок по телефону. Я услышал взволнованный голос государственного секретаря . “Да возьмите же, Павел Григорьевич, наконец власть в свои руки! Разве вы не видите, что творится и куда мы идем?” – сказал мне С. Е. Крыжановский. Я отвечал, что никакого поста в настоящее время я не занимаю, а власть находится в руках министра внутренних дел, и к тому же я хвораю»[745]. Это был, по-видимому, последний призыв к власти стать властью.