Последний Завет - Филипп Ле Руа

– Кто вы? – спросил поверженный монах.

– Я хочу задать вам несколько вопросов об отце Альмеде, – сказал Натан, помогая ему подняться.

– Так это вы написали записку? – воскликнул отец Педро, помахав смятой бумажкой.

– Это он на кровати?

– Фелипе Альмеда больше не принадлежит миру сему.

– Тогда что это?

– Его бренная оболочка, истерзанная грехом.

У человека на кровати была забинтована вся голова, что делало ее похожей на яйцо. Ни носа, ни ушей. Только прорезь на месте рта, позволявшая ему дышать.

– Но он жив, – сказал Натан.

– Он уже не владеет своими чувствами. Брат Альмеда покинул нас, наложив на себя руки. Огонь погубил его лицо, глаза, уши, язык…

– Почему вы говорите, что его нет в этом мире?

– Брат Альмеда утратил также рассудок. Его неотступно преследует дьявол, к которому он хотел уйти. Мы надеемся все же, что Бог в великом милосердии Своем призовет его к Себе благодаря соборованию, которому мы подвергаем его вот уже вторую неделю. Мы скрываем его здесь, как в своего рода чистилище. Чего вы от него хотите?

– Узнать причину его самоубийства.

– На каком основании? Кто вообще впустил вас в эту часть монастыря? Как вам удалось?..

– Я пришел не для того, чтобы объяснять, как мне удалось проникнуть сюда. Зато могу вам сказать, что меньше месяца назад отец Альмеда исповедовал одного человека, Этьена Шомона, которого некие горе-чародеи пытались воскресить в лаборатории на Аляске. Один агент ФБР заснял эту исповедь на видеопленку, но, о чем они говорили там, не слышно. Через несколько дней федеральный агент, оба врача и медсестра были убиты. ФБР поручило мне допросить Альмеду и выяснить, что ему сказал Шомон. Быть может, в исповеди было указание на личность убийц. Вы поняли, о чем я говорю?

– Не совсем. Как вы догадываетесь, я довольно далек от этого бурного мира и сторонюсь его рифов…

– Я тоже. Но вынужден устранять кое-какие из рифов, на которые вы намекаете.

– Отец Альмеда пытался покончить с собой вовсе не из-за того, что якобы выманил какие-то признания у мертвеца, а из-за того, что пошел на поводу у вашего Боумана.

– Откуда вы это знаете?

– Что вы хотели сказать вашим «я тоже», когда я упомянул о своем затворничестве?

– Я живу, как и вы, вдали от мира. Но один. Мой путь – не христианский. Я выбрал путь дзен.

– Итак, вместо того чтобы подняться, вы опускаетесь.

– Я возвращаюсь к первоначалам.

– А куда же вы дели Бога?

– Он на своем месте. В точном соответствии человеку. Я не понимаю двойственности, противопоставляющей слабую натуру человека неприкасаемой божественной сущности Бога.

– Тем не менее вам ведь наверняка приходилось охотиться на эти слабые натуры, при вашем-то ремесле.

– Мне случалось охотиться и на Бога.

– Что вас удерживает в этом обществе? Просто задание ФБР?

Монах явно испытывал его. Ошибаться нельзя. Нужно преодолеть еще одну ступень в этой партии по правилам цистерцианской стратегии.

– Сначала я согласился на расследование, потому что агент Боуман был моим другом.

– Следовательно, вами движет желание отомстить?

Эта манера уснащать свои фразы «итак», «тем не менее» и «следовательно» позволяла монаху постоянно перестраивать диалог на свой собственный лад. Натан принял игру.

– Нет, скорее сочувствие.

– Сочувствие?

– К Карле, вдове Этьена Шомона. Я здесь отчасти из-за нее. Она нуждается в помощи.

– Почему же?

– Целый год все думали, что ее муж погиб за полярным кругом. И вдруг она узнает, что нашли его тело, что над ним издевались ради каких-то экспериментов, вернули к жизни на несколько часов, чтобы он успел исповедоваться священнику-иностранцу, и снова убили пятью пулями в сердце. Она пережила настоящий кошмар.

– Значит, вы привязаны к ней?

Вопрос мог удивить. Брат Гарсиа оценивал истинные намерения американца, прежде чем довериться ему.

– Да, – ответил Натан.

– Стало быть, вы испытываете к ней не сочувствие, а любовь.

– Да.

– Тогда будьте рядом с этой женщиной. Так вы принесете ей больше пользы.

– Не раньше, чем проясню ситуацию, сложившуюся вокруг смерти ее супруга.

– Фелипе Альмеда ничего не узнал из уст Этьена Шомона.

– Как это? Он что, не понимал по-французски?

– Альмеда говорил по-французски довольно бегло, но это ему не пригодилось.

– Чего от него потребовал Боуман?

– Если я вам скажу, это облегчит горе госпожи Шомон?

– Знай она наверняка, был ли ее муж еще жив месяц назад, это избавило бы ее от многих сомнений и смягчило тревогу.

– Тогда можете ее успокоить. Этьен Шомон никогда не воскресал. Брат Альмеда исповедовал всего лишь его труп.

– Он вам сам это сказал?

Монах посмотрел на умирающего, простертого на смертном одре, и перекрестился:

– Он это написал.

Позаботившись об Альмеде, брат Педро Гарсиа поманил Натана за собой. Проходя через маленький дворик, американец спросил о назначении монументальной двери.

– Это обманка, господин Лав. Она наглухо забита. Пытаясь ее открыть, никто не искал обходной путь. Вы первый из посторонних, кто обнаружил проход в нише.

– А вторая дверь?

– Вам повезло. Она не заперта и ведет в каменный мешок, кишащий гадюками.

Натан не мог бы сказать наверняка, говорит тот правду или же посмеивается над ним. Когда они дошли до кельи монаха, тот достал из стопки почты конверт и протянул его Натану, заметив:

– Лучший тайник – место на самом виду. Фелипе Альмеда написал это, прежде чем покончить с собой.

Натан протянул руку к письму, но монах не разжимал пальцев.

– Я по-прежнему не знаю, откуда вы и как отыскали келью Альмеды, но все же я вам доверяю. В самой вашей фамилии заключен главный смысл учения Иисуса, и мне кажется, вами движут благородные побуждения. Письмо, которое Альмеда написал перед тем, как покончить с собой, адресовано мне только отчасти, остальное предназначено для Ватикана. Я должен передать его в собственные руки кардинала Драготти.

Натан развернул листок бумаги в клеточку, вырванный из блокнота со спиралью и густо исписанный неровным почерком, выдававшим лихорадочное возбуждение писавшего. К счастью, он свободно читал по-испански:

Дорогой брат Гарсиа!