Мечи Дня и Ночи - Дэвид Геммел

Доспехи оказались заключенными в хрустальную глыбу.

— Как это случилось, ваше величество?

— Она просто появилась, и все. Ты трогал что-нибудь там, в туннеле?

— Нет, ваше величество.

— Любопытно. — Она протянула руку, беспрепятственно прошедшую сквозь хрусталь, и достала меч. — Это всего лишь иллюзия, — засмеялась она, вернув меч в ножны, но Кильванен убедился, что глыба твердая. Они поговорили немного о магических явлениях, и Джиана снова велела ему взять меч. На этот раз у него получилось. — Теперь спрячь его в ножны, — сказала Вечная. Он сделал это, и рука Джианы, протянутая к шлему, наткнулась на твердый хрусталь. — Умно придумано, — сказала она. — Той трещины, через которую мы проникли сюда, раньше не было. Единственным вхсдом служил туннель, в котором ты побывал. Именно он управляет и глыбой, и мечом, делающим глыбу иллюзией. Чудеса!

Для Кильванена это мгновение стало главным в жизни, но радость его длилась недолго. Джиана приказала заделать трещину, оставив доспехи в неприкосновенности. Как ни просил ее Киль-ванен, она осталась тверда и взяла с него слово никому не рассказывать о находке. Да ему и не удалось бы — вернувшись в столицу, он сразу же заболел и недели через три умер.

Лишь позже, когда другие неугодные Вечной люди стали умирать таким же образом, Унваллис понял, что это она отравила ученого.

Теперь Бронзовые Доспехи, великий символ дренайского народа, вернулись в мир.

Неужели Вечная и это подстроила? Неужели она решила сделать Скилганнона более сильным противником, чтобы увеличить риск и придать интерес игре?

Вечером того же дня Джиана в своем шатре заявила мерцающему образу Мемнона:

— Я хочу видеть Олека.

— Я могу показать его вашему величеству.

— Я хочу, чтобы и он меня видел. Можешь ты это устроить на таком расстоянии?

— Расстояние не помеха, ваше величество. Сожмите в руке талисман и лягте. Я проведу к нему ваш дух. Он вас увидит.

Джиана легла, крепко держа бронзовый амулет, и закрыла глаза. Прохладный ветер овеял ее, и она ощутила рывок, всегда сопутствующий таким путешествиям — точно чья-то рука извлекла ее душу из тела. Она оказалась в воздухе, и ее потянуло на северо-восток. Пролетев над горами и долинами, она увидела на извилистом русле реки пять длинных, выкрашенных в красный цвет барж. Они стояли на якоре под могучим утесом.

— Он на передней барже, ваше величество, — сказал голос Мемнона. — Спит, наверное.

— Веди меня, — с растущим волнением приказала она. Чужая воля повела ее дух к барже, где стояли кони и спали люди. Скилганнон стоял на носу с Мечами Дня и Ночи за спиной.

Именно таким она его и помнила. Как грустно! Высокий, черноволосый, красивый, с ярко-голубыми глазами. Точно такой же, как в той степной крепости, где они поцеловались в последний раз.

— Ближе, Мемнон.

Ее дух медленно плыл над палубой, мимо спящих дренаев. Теперь их разделяло всего несколько футов. Его отсутствующий взгляд был устремлен на утесы. Джиана помнила этот взгляд. Он думает, строит планы, учитывает все, что может помешать его замыслу.

— Ах, Олек, как же я по тебе скучала, — сказала она.

— Он вас не слышит, — предупредил Мемнон. — Одно мгновение, ваше величество, и я оживлю ваш образ.

Мгновение минуло, и Скилганнон в изумлении отступил.

— Тысячу лет я мечтала об этом, но никогда не думала, что мы встретимся как враги.

Он молчал, но удивление на его лице сменилось тоской, и черты стали мягче.

— Чего ты хочешь? — спросил он наконец.

— Чтобы мы снова стали друзьями, Олек. И поговорили бы, как бывало.

Он опять замолчал надолго, а потом вздохнул:

— О чем же мы будем говорить? Вспомним, как ты пожурила мальчика, отрывавшего крылья у бабочки? Или как ты мечтала собрать в университете лучших врачей и аптекарей, чтобы медицина достигла расцвета? Или как обещала сделать всех граждан На-ашана зажиточными и счастливыми?

— Какой же ты спорщик, Олек! Мог хотя бы сказать, что рад меня видеть.

— Это правда, — признался он. — Когда ты умерла, солнце для меня закатилось навеки.

— Так приходи же ко мне, Олек. Мы учредим университет, о котором ты говоришь. Осуществим все планы, которые строили в юности.

— И ты снова будешь Сашан? — Это имя, которое она взяла, выдавая себя за уличную девку, пронзило ее насквозь, и в памяти ожило то, что казалось давно забытым.

— Мне бы очень хотелось этого, Олек.

— Невозможно, — отрезал он. — Сашан умерла. Как и мы с тобой, впрочем. Здесь мы находимся не по праву.

— И ты не вернешься ко мне?

— Я намерен положить конец твоему правлению.

— Ты хочешь убить меня, Олек?

— Нет. На это я не способен. Но Вечную я могу уничтожить.

— Ты был великим полководцем, Олек. Я многому у тебя научилась. Сейчас к храму идет полк моей Вечной Гвардии и двести отборнейших джиамадов. Думаешь, эти твои мечтатели, набранные с бору по сосенке, выстоят против них? Даже вместе с тобой и Декадо? Даже с топором Друсса и Бронзовыми Доспехами? Тысяча закаленных в боях ветеранов, Олек. Ты хочешь идти в своем безумии до конца? Хочешь, чтобы все эти мальчики погибли?

— Тебе лучше уйти. Нам больше нечего сказать друг другу. Я люблю тебя. Всегда любил. Но теперь ты мой враг, и я тебя свергну. — Он отвернулся и взялся за поручни.

— Я тоже люблю тебя, — сказала она.

— Вы закончили, ваше величество? — шепотом спросил Мемнон.

— Да.

Все вокруг закружилось, и она внезапно снова обрела вес. Спрятав амулет обратно в ларец, она вышла и послала часового за Агриппоном. Генерал, как видно, не спал и пришел тотчас же.

— Размуруйте Агриаса.

— Ваше величество?

— Я передумала. Вытащите его.

— Будет исполнено, ваше величество.

Джиана вернулась в шатер, налила в кубок красного вина. Она не часто пила вино, но сейчас нуждалась в этом теплом тумане, притупляющем острые клыки сожалений.

Она не собиралась становиться Вечной в тот день, когда ее новые глаза открылись заново под синими небесами. Тогда она впервые увидела Ландиса Кана. Там, в храме, она просто радовалась, что вернулась к жизни, и открывала для себя давно забытые удовольствия: еду, сон, солнце на коже, ветер в волосах. Храм с его таинственными машинами восхищал ее. Она и думать не думала о наборе армий и завоевании тронов. В первые же дни своей новой жизни она узнала, что наашанская империя просуществовала всего пятьдесят лет после ее смерти и что ее дворец давно превратился в руины. Ей захотелось опять побывать за морем, взглянуть на родные горы, но она рассудила, что это было бы неразумно. Этот новый мир, как и старый, терзали войны, алчность, темные страсти. Женщина, путешествующая одна, стала бы легкой добычей для первого же работорговца или атамана разбойников.