Черепаший вальс - Катрин Панколь

Ифигения открывала шкафы, показывала всякие приспособления, обращала внимание на цвет стен, на постеры в рамках и, насупившись, ловила любое замечание, любой комментарий. Лео и Клара сновали туда-сюда, подносили блюда, раздавали бумажные салфетки. Вдруг зазвучала музыка: Поль Мерсон искал подходящую радиостанцию.

— Потанцуем? — спросила мадам Мерсон, потягиваясь и выставляя вперед грудь. — Вечеринка без танцев — что шампанское без пузырьков!

Именно в этот момент и появились Эрве Лефлок-Пиньель, Гаэтан и Домитиль. А за ними — чета Ван ден Броков и двое их детей. Эрве Лефлок Пиньель — подтянутый, с улыбкой на устах. Ван ден Броки — как всегда, страшно не похожие друг на друга: он бледный, шевелящий длинными пальцами-клешнями, она улыбающаяся, славная, с безумными глазами навыкате. Атмосфера неуловимо изменилась. Все как будто насторожились, только мадам Мерсон продолжала беззаботно колыхаться.

Жозефина поймала тревожный взгляд Зоэ, обращенный на Гаэтана. Значит, он. Он подошел к ней, шепнул что-то на ухо, она покраснела и опустила глаза. Сердце из воска, заключила потрясенная Жозефина.

С прибытием пополнения из корпуса «А» обстановка стала заметно прохладней. Ифигения тоже это почувствовала и устремилась к ним, предлагая шампанское. Она была сама любезность, и Жозефина поняла, что она тоже смущена. Хоть и поднимала кулак, распевая «Интернационал» среди стеллажей «Интермарше», но все равно робела перед ними.

Мадам Лефлок-Пиньель не пришла. Эрве Лефлок-Пиньель и Ван ден Броки поздравили Ифигению. Вскоре все столпились вокруг них, как вокруг королевских величеств на приеме. Жозефину это удивило. Сколько бы ни издевались над богатыми, все равно деньги, шикарная квартира и дорогая одежда внушают уважение. За глаза все насмехаются, а в глаза — почтительно склоняют голову.

Мсье Ван ден Брок весь вспотел и все время оттягивал воротничок рубашки. Ифигения открыла окно во двор, но он резко захлопнул его.

— Он боится микробов, это для врача просто катастрофа! — сказала приятная дама из корпуса «Б». — Пациенток осматривает только в перчатках! Странное ощущение, когда по тебе бегают резиновые пальчики… Вы бывали в его кабинете? Там чисто, как в операционной… Такое впечатление, что он тобой брезгует, словно ты грязнуля какая-то!

— Я к нему ходила один раз и больше не пойду! Он показался мне слишком… как бы это сказать… настойчивым, — отозвалась другая, уминая бутерброд с лососем. — У него такая неприятная манера смотреть на вас в упор и шевелить при этом пальцами! Словно он хочет вас пронзить булавкой и наколоть в альбом, как бабочку. А жаль, свой гинеколог в доме — это удобно!

— Терпеть не могу делать две вещи, когда прихожу к врачу: раздвигать ноги и открывать рот! Поэтому стараюсь избегать дантистов и гинекологов!

Они рассмеялись и чокнулись шампанским. Заметили мадам Ван ден Брок, которая смотрела на них вытаращенными глазами: может, она слышала их слова?

— А у этой один глаз на вас, а другой в Арканзас! — сказала первая дама.

— Вы слышали, как она поет? Они все чокнутые в этом корпусе «А». А эта новенькая? Вечно торчит у консьержки… Это, знаете ли, тоже ненормально.

Ирис, сидя в углу, ждала, когда Жозефина ее представит. Но поскольку сестра, похоже, не собиралась это делать, она сама направилась к Лефлок-Пиньелю.

— Ирис Дюпен. Я сестра Жозефины, — объявила она робко и бесконечно изящно.

Эрве Лефлок-Пиньель склонился и церемонно поцеловал ей руку. Ирис отметила антрацитово-черный дорогой костюм, белую рубашку в голубую полоску, переливчатый галстук с изысканным узлом, платочек в кармане пиджака, атлетический торс, тонкую, изящную непринужденность светского человека. Она вдохнула аромат туалетной воды от «Армани», легкий запах шампуня «Арамис» на гладких черных волосах. И когда он поднял на нее глаза, ее словно унесло волной счастья. Он улыбнулся: эта улыбка была как приглашение на танец. Жозефина оторопело смотрела на них. Он склонялся над ней, словно вдыхая аромат редкого цветка, она тянулась к нему с хорошо рассчитанной сдержанностью. Они не произнесли ни слова, но между ними возникло мощное магнитное поле. Удивленные, улыбающиеся, они не сводили друг с друга глаз, не обращая внимания на разговоры вокруг. Чуть качнутся к одному, к другому и снова, дрожа всем телом, ощупывают друг друга взглядом.

Когда Жозефина вернулась из магазина, Ирис спросила ее, кто будет на вечеринке у Ифигении и обязательно ли ей туда идти.

— Как хочешь.

— Нет! Скажи мне…

— Это вечеринка для соседей. Путина и Буша точно не будет! — ответила она, чтобы сразу пресечь остальные вопросы.

Ирис нахмурилась.

— Тебе плевать, что я страдаю! Плевать, что Филипп выбросил меня, как старую калошу! Строишь из себя даму-патронессу, а на самом деле просто эгоистка!

Жозефина в изумлении посмотрела на нее.

— Я эгоистка, потому что интересуюсь еще чем-то, кроме тебя? Так?

— У меня горе. Я умираю, а ты уезжаешь за покупками с какой-то…

— А ты хоть спросила, как я живу? Нет. Как дела у Зоэ, у Гортензии? Нет. Ты сказала хоть слово про мою новую квартиру? Про мою новую жизнь? Нет. Единственное, что тебя заботит, это ты, ты, ты! Твои волосы, твои руки, твои шмотки, твои морщины, твои настроения, твои идеи, твои…

Она задыхалась. Уже не следила за тем, что говорит. Извергала слова, как проснувшийся вулкан извергает лаву.

— Ты трижды отменяла нашу встречу из-за таких пустяков, что плакать хотелось, а потом, за обедом, говорила только о себе. Ты все сводишь к себе. Постоянно. А я — я должна быть рядом, выслушивать тебя, прислуживать тебе. Прости, Ирис, но мне надоело. Я тебя предупреждала про этот праздник у Ифигении… Я думала, мы потом вместе поужинаем, я так надеялась, а ты взяла и укатила в Лондон! Забыв, что я здесь, жду тебя, мечтаю показать тебе мою новую квартиру! А теперь ты жалуешься на несправедливость, потому что твой муж, о котором ты заботилась не больше, чем о старом диване, устал и отправился искать любви в другое место… Вот что я скажу: он прав, и пусть это послужит тебе уроком! Может, ты теперь будешь внимательнее к людям! Потому что если ты по-прежнему будешь только брать и ничего не отдавать, то скоро никого и ничего у тебя не останется, кроме твоих прекрасных глаз, чтобы плакать и плакать…

Ирис остолбенела от удивления.

— Ты никогда со мной так не разговаривала!

— Я устала… Мне надоела твоя вечная жажда быть в центре внимания. Дай немного места другим, послушай, чем они дышат, и ты станешь намного счастливее!

В привратницкую они спустились молча. Зоэ болтала за троих. Рассказывала, какой замечательный Дю Геклен, как он безропотно перенес первое купание и даже не плакал, когда они уходили. Они готовили праздник, Ирис дулась в углу, не делая попыток помочь, молчаливая и враждебная. Не обращая ни малейшего внимания на гостей.

Пока не появился Лефлок-Пиньель.