Граф Мирабо - Теодор Мундт

Бесчисленная масса народа, стоявшая перед дверьми залы в ожидании исхода неслыханного события и увидавшая теперь короля, шествующего среди целого национального собрания, присоединилась к кортежу в радостном восторге с бесконечными ликующими восклицаниями: «Да здравствует король!»

На Плас д’Арм стояли в боевой готовности лейб-гвардия, швейцарцы и французская гвардия. Но и они были охвачены всеобщим воодушевлением, увидав никогда еще невиданную процессию. Теперь возгласы в честь счастливого единения короля с народом смешались с громкими торжественными звуками фанфар и дробью барабанов, далеко разносившимися в воздухе.

На большом балконе Версальского дворца стояла королева, ожидая возвращения короля.

Оглушительные крики в честь Людовика XVI и нации вызвали погруженную в печальные думы Марию-Антуанетту из ее покоев на балкон. Она держала на руках дофина, а за руку маленькую Madame[21]. Глаза ее со следами бесконечной печали загорелись счастьем при виде приближавшейся к королевскому замку необозримой ликующей толпы народа, во главе которой она с радостною нежностью узнала своего супруга, короля, с лицом веселым, какого она давно уже не видела у него.

– У Марии-Антуанетты сегодня опять счастливый вид! – сказал Мирабо аббату Сийесу, рядом с которым он следовал в кортеже. – Она с балкона показывает народу своего дофина, а улыбка сквозь слезы на лике мадонны озаряет прекраснейший в мире образ.

Национальным собранием в тот же день была отправлена в столицу депутация для объявления ей радостных постановлений короля.

Посольство это, во главе с Лафайеттом, карабкалось в Париже при восторженных кликах народа по баррикадам, преграждавшим улицы. Добравшись через такие необычайные препятствия до ратуши, Лафайетт начал свое сообщение с речи короля в национальном собрании. Народ отвечал ему бесконечными виватами в честь короля и национального собрания.

Сам Лафайет в эту минуту представлялся парижскому населению достойнейшим доверия лицом, которому можно поручить руководство вооружившегося в защиту своих прав народа. Поднялись со всех сторон восторженные крики, и Лафайетт был избран главнокомандующим парижской гражданской милиции, которая должна была организоваться в более обширную национальную гвардию. Обнажив шпагу, Лафайетт, выражая за такую честь свою благодарность, подтвердил ее присягой, что посвятит свою жизнь защите свободы.

Второе состоявшееся в этот день, по народному избранию, важное назначение было назначение Бальи мэром Парижа, того самого Бальи, который председательствовал на заседании в «Salle du Jeu de paume»[22], когда депутаты третьего сословия произнесли клятву, что не разойдутся, пока не достигнут цели. Мирабо было предложено занять место парижского мэра, но он упустил случай явиться в Отель-де-Виль, хотя все шансы к облечению его этим почетным званием были на его стороне.

17 июля король выехал в Париж, предварительно приобщившись Святой Тайне. Нежно и печально было его прощание с оставшейся в Версале королевой. Небольшой отряд лейб-гвардии конвоировал короля из Версаля. У заставы Конферанс король вдруг заметил, что вместо лейб-гвардии его окружают для сопровождения в столицу восставшие против него солдаты, недавно еще бывшие его верной французской гвардией. Впереди двигались пушки, добытые народом из Бастилии. Жерла пушек были направлены на карету короля. Под прикрытием таких трофеев революции въехал король в Париж. Он не мог не видеть, что положение мгновенно изменилось и что он въезжает в Париж как узник, который должен предстать перед своими судьями.

Однако народ восторженно встретил короля при его появлении в Отель-де-Виль. Король не произнес здесь ни одного слова, а только с улыбкой, снисходительно принимал поклонение народа, который выражал свою радость как бы по поводу примирения с ним короля.

Только к вечеру удалось ему освободиться от толпы и подумать о своем возвращении в Версаль.

– Итак, государь, вы стали королем третьего сословия? – спросила Мария-Антуанетта с язвительной улыбкой сквозь слезы, встречая после долгого, мучительного ожидания своего супруга

– Пусть отныне называют меня, как хотят, лишь бы Франция была счастлива при этом! – твердо и серьезно произнес король.

Мирабо принял приглашение к обеду у графа де ла Марк, с которым начинал с некоторых пор вступать в дружеские отношения, несмотря на различие их политических мнений.

В сегодняшнем заседании национального собрания, четвертого августа, собирались ниспровергнуть все феодальные права, известные сословные привилегии и право собственности. Не сочувствуя этому, Мирабо не желал присутствовать на этом заседании.

– Не следует, – говорил он, – вполне расшатывать и разрушать фундамент, на котором хотят воздвигать новое здание. Оспаривание этого повредило бы мне в глазах народа, другом которого я хочу остаться, потому что еще пригожусь ему. Национальное собрание делает сегодня свою первую политическую ошибку, но я еще надеюсь сильной рукой вытащить его из пропасти, в которую оно летит. Вот для чего берегу я себя сегодня. А какая же, милостивые государи, причина вашего отсутствия в сегодняшнем собрании? – обратился он к присутствующим.

– Одно лишь желание иметь удовольствие обедать с графом Мирабо как товарищем по несчастию, – сказал граф де ла Марк, взяв Мирабо под руку и проходя с ним вперед в столовую. – Мы сегодня не участвуем в голосовании с правой стороной, как граф Мирабо не участвует с левой. Разве это не обоюдная печаль?

Гости стали занимать места у стола, собравшего сегодня лишь небольшой избранный кружок, отвечавший, однако, своей репутации парламентского обеда у графа де ла Марк. Здесь были герцог Лозэн, герцог Аренберг, старший брат графа де ла Марк, затем граф д’Эскар, один из придворных кавалеров графа д’Артуа, генерал-лейтенант граф де Граммон, маркиз Фуко де Лардимали, принц Поа и некоторые другие, такой же аристократической окраски члены национального собрания.

– Жду еще аббата Сийеса, – сказал граф де ла Марк, указывая на незанятое место. – Он тоже не хотел идти на сегодняшнее заседание. Однако усердие к обязанностям члена третьего сословия увлекло его туда, как видно. Или, быть может, он придет позднее, чтобы промолчать нам нечто весьма умное и удачное, так как у этого человека способ молчания производит неизвестно почему впечатление, оживляющее и руководящее всяким разговором.

– Знаю кого-то, кто будет очень несчастлив, что графа Мирабо не будет сегодня в национальном собрании, – сказал расположенный к веселым поддразниваниям герцог Лозэн. – Это та дама в черном, всегда присутствующая на трибуне для публики и в то время, как граф Мирабо пускает громовые стрелы своего красноречия, чуть ли не сияющая через всю залу блеском своих глаз. Скажите, бога ради, граф Мирабо, кто эта интересная дама? Вчера я встретил ее даже в магазине архитектора Палоа, изготовившего все эти прекрасные вещи из камней разрушенной Бастилии. Она купила там себе Мирабо, так превосходно высеченного из этого почтенного серого бастильского камня.