И поджег этот дом - Уильям Стайрон

– Тихо! – прикрикнул сержант. – Вам, пожалуй, лучше встать сюда, – предложил он торговцу. – А ты, – кивнул он девушке, – ты встань по эту сторону стола и прикуси язык.

Касс почти слышал, как, тихо динькнув, весы правосудия, на одной чаше которых лежала похоть, склонились в сторону коммерции. Девушка отошла, куда ей было приказано, глаза у нее при этом вспыхнули, но она чуть не плакала. Она прикусила щеку, губы у нее задрожали, а Касс поглядел на ее мягко очерченное лицо в брызгах грязи, и у него возникло желание отмыть ее, приласкать – и крепко поцеловать в губы. Он беспомощно потирал шишку на голове, и ему мучительно хотелось убедиться, что у нее вся фигура такая же изящная, как ноги; ноги были безупречной формы и тоже заляпаны красноватой грязью.

– Давайте разберемся, – сказал Паринелло мужчине. – По вашим словам, эта девушка что-то украла у вас в лавке.

– Она пыталась. Я поймал ее с поличным.

– Я не крала! – крикнула девушка. – Я была на улице и держала ее в руках, но я собиралась заплатить!

– Опять вранье! – вмешался мужчина. – Чем ты могла заплатить?

– Тишина! – сказал сержант. Он опустился во вращающееся кресло, и оно с пружинным аккордом запрокинулось далеко-далеко назад, уложив почти горизонтально оплывшую тушу, ничтожную и страшную в своей важности. Он выдержал паузу, потом обратился к лавочнику:

– Скажите. Вы мне не сказали. Что именно украла у вас эта девушка?

– Вот что, – сказал лавочник. Он вытащил из кармана яркую целлулоидную вертушку на палочке, с какими бегают дети. Красная цена ей была десять центов. – Я выставил ее снаружи на витрине, – стал быстро объяснять он, – и тут появляется эта девка, схватила ее – и бежать. Признавайся! – зарычал он девушке. – Почему не признаешься?

Она не выдержала, уткнулась в ладони и зарыдала.

Паринелло взял вертушку. С нелепой театральной игривостью он подул на нее, и шарообразные щеки, сложенные в трубочку розовые губы сделали его похожим на распутный Ветер, который дует из угла старинной карты.

– Скажи мне, девка, – произнес он наконец сварливым бабьим голосом, – скажи мне. Сдается, я тебя уже встречал, а? Отсюда мне не видать, но, помнится, у тебя большой, красивый зад. Приятненький зад. Так зачем взрослой девке с большим и круглым задом красть детскую игрушку? Тебе бы сейчас на пляже продавать свой красивый задок богатым туристам. – Это был чистый и неприкрашенный голос импотенции, и Касс увидел, как порозовело лицо сержанта, пока он мурлыкал, чмокал и облизывался, предаваясь своим лабиальным утехам. Луиджи ерзал от неловкости и удрученно глядел в окно. – Зачем ты хотела украсть такую вещь?

– Для братика, – беспомощным, слабым голосом ответила девушка, и слезы потекли между ее грязных пальцев.

– Слушай, – не отставал Паринелло. – Ты из Трамонти, так ведь? И конечно, деньги нужны. Я тебе дам совет, carina.[237]Ты накопи на дорогу и езжай в Позитано, а то и в Неаполь… или даже в Рим. Рим хороший город. Сними там номер в гостинице да подбери богатого мужчину на большой улице… эй, как называется эта улица, капрал, куда богатенькие ходят?

– Виа Венето, – последовал ледяной, еле слышный ответ. Девушка горько плакала.

– Идешь в этот номер и раскладываешь свой красивый круглый зад на розовых простынках…

Потерпевший лавочник начал одобрительно хмыкать. Касс, чтобы не видеть безобразной сцены, по примеру Луиджи отвернулся к окну. Череп налился дергающей болью, как громадный фурункул, и все же он заметил, что погода на улице переменилась – произошло чудо. Там была весна, он почувствовал ее тепло костями. Серое месиво туч исчезло из долины, испарилось, как роса. Долина под средиземноморским солнцем стала чистой и яркой; казалось, можно дотянуться до каждой вещи и потрогать ее; он увидел открытку с величественными вершинами и небом такой потрясающей голубизны, как будто безумный художник перестарался с цветом, и апельсиновые рощи, зелеными ступенями спускавшиеся к морю. Где-то слышался стук капель, последний отзвук дождя и зимы. Стадо овец пьяно блеяло на противоположном склоне долины. Господи, подумал он, и музыка тут же: где-то далеко на улице громко включили приемник, словно в честь незаконного солнца. Музыка, правда, была не из карусели, предварявшей во сне именно такой миг; это был Гай Ломбарде,[238]патока и щекотка, но и на нее отозвалась какая-то струна в душе, и, когда он опять поглядел на девушку, которая уже перестала закрывать свое испачканное, печальное, милое лицо, ему захотелось крикнуть.

– Perciô.[239]– продолжал язвить сержант, – у тебя будет много денег, надо только найти употребление твоей красивой круглой части. А так… – в голосе его не осталось ничего масленого, – …красть тебе не по карману. Знаешь, какой полагается штраф за кражу?

– Нет, – безнадежно ответила девушка.

– За такую – тысяча лир. Есть у тебя столько?

– Нет.

– Ну ясно, нет. Тогда знаешь, что мы должны с тобой сделать?

– Нет.

Касс увидел, что лицо у сержанта опять порозовело от возбуждения.

– Мы возьмем тебя за этот большой приятный зад…

Ярость, охватившая Касса, была как вспышка безумия; в чужой язык она не умещалась.

– Отвяжись от нее, сука! – заорал он. – Отвяжись от нее, слышишь? Отвяжись, или я тебе зубы выбью! Отвяжись!

Сержант испугался, побледнел, опустил руку к кобуре, и пальцы-сосиски потрогали рукоять маузера.

– Капрал, что он говорит? Che cosa significa[240]отвячись?

– Не знаю. – Луиджи пожал плечами. – Не понимаю по-английски, сержант.

Пока Луиджи отвечал, Касс старался успокоиться, но его трясло. Не обращая внимания на их разговоры, фланирующая крыса вышла из соседней комнаты, остановилась, принюхалась и шмыгнула в свою нору. Из окна на Касса пахнуло цветами. Он потел. Тепло в воздухе было не весеннее, это было тепло вечного лета; за дверью над белыми цветами огромных камелий гудели шмели, и этот звук напомнил ему о другом Юге, о родине. Сержант обескураженно смотрел на Касса, нервничал.

– Я заплачу за игрушку, – сказал Касс лавочнику и, сдерживаясь, что было для него пыткой, объяснил сержанту: – Извините за шум, Vossignoria.[241]Если вашему превосходительству будет угодно, это мое несчастье. У меня часто бывают припадки… безобидные.

Сержант успокоился.

– Если можно, я хотел бы заплатить за нее и штраф. – Сержант снисходительно пожал плечами. Касс вынул бумажник. – Вот две тысячи лир, за все. Надеюсь, этого достаточно.