Сталин - Дмитрий Волкогонов

…Находясь в начале 1917 года вдали от России, Ленин с головой ушел в теоретическую работу. Записи в тетради, которые вошли в историю как известная «синяя тетрадь», были озаглавлены: «Марксизм о государстве». В тревожные дни июля, когда Временное правительство пыталось разгромить партию большевиков и физически уничтожить вождя революции, Ленин продолжил свою работу над книгой в Разливе. На основе многочисленных заметок, собранных в «тетради», положений, идей, высказанных основоположниками научного социализма, Ленин за несколько недель августа – сентября написал свой известный труд «Государство и революция». Меня, еще раз перечитавшего его в ходе работы над этой книгой, особенно интересовали идеи о государстве переходного периода, о диктатуре пролетариата.

Ленин вопрошает:

– Каково же отношение этой диктатуры к демократии?

И отвечает словами «Коммунистического манифеста»: «…превращение пролетариата в господствующий класс и завоевание демократии». Да, подчеркну это особо: Ленин, к сожалению, видел в диктатуре главный инструмент для подавления эксплуататоров, угнетателей. Без этого тогда, по Ленину, нечего было и браться за социальное переустройство общества, бороться за материализацию идеалов социализма.

Демократия и диктатура – понятия соотносимые. В известном смысле любое государство есть политическая диктатура господствующих классов. Приведу еще одну выдержку из «Государства и революции». Диктатура пролетариата, писал Ленин, «соединяет насилие против буржуазии, т. е. меньшинства населения, с полным развитием демократии, т. е. действительно равноправного и действительно всеобщего участия всей массы населения во всех государственных делах…». Эти ленинские акценты на полное развитие демократии особенно важны, но генсек на них фактически не обращал внимания.

В диктатуре пролетариата, родившейся в Октябре 1917 года, насилие занимало ведущее место. И это объяснимо: шла борьба за то, чтобы победить, устоять, выжить. Но как-то сложилось, что не только в буржуазной литературе, но порой и в марксистской, прежде всего в 20-е и 30-е годы, рассматривалась лишь эта грань диктатуры. В то же время Ленин считал, что созидательная, демократическая функция диктатуры пролетариата не только важнейшая, но имеет тенденцию стать главной и единственной. Хотя при жизни вождя для этого было сделано немного. Сталин не разделял, во всяком случае на деле, эту идею Ленина. Для него в диктатуре пролетариата как форме власти трудящихся главным навсегда остался насильственный элемент.

Уже в начале 30-х годов проницательные люди могли почувствовать, что ленинские слова: «…не нам принадлежит… аппарат, а мы принадлежим ему» отражают реальное положение дел. Рождалась диктатура бюрократии. Коллективной бюрократии. А бюрократия постепенно порождала элиту, целую иерархию начальников. Директивы становились едва ли не главным средством социального общения. Все решалось в кабинетах. Собрания, сессии, съезды, пленумы лишь «одобряли», «поддерживали». Народовластие – только на словах. Шестеренки бюрократической машины крутились небыстро, но неотвратимо. У главного пульта сидел Сталин, поглядывая из окон Кремля на свое детище. Таким уродливым стал переход к социализму, сталинскому социализму.

Сталин никогда не понимал, не хотел понимать сути пролетарской демократии, самого существа народовластия. Знакомство с его архивом, заметками, записками, записями речей свидетельствует: демократия для него была не более чем свободой поддерживать (только поддерживать!) решения партии. Ну а поскольку, как полагал Сталин, партию олицетворяет он, Генеральный секретарь, то подлинный демократизм заключается в согласии, одобрении его выводов, решений, намерений. Не все сразу заметили, что Сталин, разделываясь с Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Бухариным, Пятаковым, Рыковым и другими лидерами партии, мыслящими иначе, чем он, подчеркивал при этом не их различия с ним, Сталиным, а с ленинизмом. Один из самых коварных, антидемократических приемов Сталина заключался в отождествлении (во всех случаях!) своей позиции, взглядов, решений с ленинскими. Не все сразу заметили, что благодаря такому приему никто и не мог оказаться правым в полемике, схватках со Сталиным. Для этого, по сути, нужно было развенчивать Ленина! На это, естественно, никто решиться не мог.

Да, конечно, есть вопросы, по которым Сталин выступал с достаточно обоснованных позиций (например, о возможности построения социализма в СССР). Но ведь в конце концов генсек сумел так все представить, что его ошибки в национальном вопросе, отрицательное отношение к «позднему» нэпу, ложная концепция классовой борьбы, неправильное понимание сути коллективизации и преувеличение роли аппарата в политической структуре государства были не чем иным, как истинной интерпретацией подлинного ленинизма! Однажды, схватившись с Бухариным накануне его вывода из состава Политбюро, Сталин гневно бросил:

– Вся ваша компания – не марксисты, а знахари. Никто из вас не понял Ленина!

– Что же, один ты понял?!

– Я повторяю, вы не поняли Ленина! Разве ты забыл, сколько раз тебя бил Ленин за левачество, оппортунизм и путаницу?

Почти этими же словами Сталин будет «прижимать» Бухарина на апрельском Пленуме ЦК и ЦКК в 1929 году. Красная нить всех его пространных рассуждений: он, Сталин, защищает ленинизм. И в том числе его понимание народовластия, демократии. В узурпации генсеком монополии на толкование ленинских положений один из истоков многих будущих бед. Никто не смог тогда показать несостоятельность догматических претензий Сталина на роль единственного «защитника» ленинского наследия. Хотя, по большому счету, ленинизм помог Сталину создать тоталитарное государство.

Подводя на объединенном Пленуме ЦК и ЦКК в январе 1933 года итоги первой пятилетки, Сталин включил в доклад специальный раздел о задачах и результатах борьбы «с остатками враждебных классов». Хотя речь шла об «остатках», Сталин тем не менее призвал вести с ними «непримиримую борьбу». И ни слова о перевоспитании, включении многих «бывших», членов их семей в новую жизнь, которая быстрее и эффективнее способна менять их умонастроения и «классовые инстинкты». Сталин, рисуя социальную картину в обществе после первой пятилетки, говорил: «Остатки умирающих классов: частные промышленники и их челядь, частные торговцы и их приспешники, бывшие дворяне и попы, кулаки и подкулачники, бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы… расползлись по нашим заводам и фабрикам, по нашим учреждениям и торговым организациям, по предприятиям железнодорожного и водного транспорта и главным образом – по колхозам и совхозам. Расползлись и укрылись они там, накинув маску «рабочих» и «крестьян», причем кое-кто из них пролез даже в партию.

С чем они пришли туда? – продолжал Сталин. – Конечно, с чувством ненависти к Советской власти, с чувством лютой вражды к новым формам хозяйства, быта, культуры… Единственное, что остается им делать, – это пакостить и вредить рабочим, колхозникам, Советской власти, партии. И они пакостят как только могут, действуя тихой сапой. Поджигают склады и ломают машины. Организуют саботаж. Организуют вредительство в колхозах, совхозах, причем некоторые из них, в числе которых имеются и кое-какие профессора, в своем вредительском порыве доходят до того, что прививают скотине в колхозах и совхозах чуму, сибирскую язву, способствуют распространению менингита среди лошадей и т. д.».