ней кулак, разжал, но там монеты не оказалось (фокус); женщина, не ожидавшая обмана, смутилась, лицо её стало красным, она растерялась при виде такой наглости; на нас это подлое и бессовестное поведение товарища тоже сильно подействовало; он оскорбил, унизил преподавательницу, которую мы любили, она всегда помогала нам сдавать «тысячи», не была особенно требовательной, ибо знала, что мы не сильны в немецком; не извинился перед ней, тем самым он ещё раз подчеркнул характер своего подлого поступка, в общем, не уважал наставников; я помню, как меня поразило тогда то, что он это сделал, никогда не забуду я той сцены, которая теперь вспомнилась; Миша и дальше иной раз шутил, вел себя с молодыми преподавателями развязано, нескромно, и в этом явно было влияние музыкантов оркестра: ведь ум пошлеет от общения среди пошлых, с равными делается равным им. Учился Миша средне, с ребятами в группе почти не общался, мы платили ему той же монетой, не особенно старались общаться, да и кому была охота с ним знаться; ни к ребятам, ни к девушкам не проявлял уважения, но особых претензий со стороны товарищей к нему не было; в наших культурных мероприятиях, вечеринках группы не участвовал, был постоянно занят репетициями и другими своими делами или просто у него не было желания, гордился своим статусом музыканта; не был с нами на сельхозработах, на танцах, в театрах, в Новочеркасске, не поехал на целину; на сотне моих фото его нигде среди ребят нет, кроме фотографий, сделанных в военных лагерях; на 20-летний юбилей не приехал, возможно, по причине, о которой скажу ниже. В общем, в свободное от занятий время среди нас его не было, у него другие интересы; был он не настолько наивен, очень, очень себе на уме. Никогда не помогал нам достать билеты на концерты СТЭМа, хотя имел такую возможность. Зато в военных лагерях он был другим, ластился к ребятам, хорошо общался, сдерживал самолюбие, но это было лишь временным в его поведении
– есть привычки, слишком глубоко вкоренившиеся, чтоб их можно было изменить. На пятом курсе после сдачи экзамена на офицера Миша, став взрослым, отпустил чёрные усики; однако, как утверждал Монтень: «Человек – это существо настолько разнообразное, изменчивое и суетное, что трудно составить о нём постоянное и цельное суждение». После окончания института Миша работал на стройке в Пскове; летом 1960г. я был в отпуске и мы случайно встретились в троллейбусе, он похвастался: «Кубатуру уже получил», однако не было желания с ним встречаться. Как выяснилось позже, дело у него сразу пошло не настоящей дорогой. Шли годы, никто из нас не знал о судьбе Ермолаева, и однажды в 1970-х годах из большого судебного очерка «Баня», занимающего целую страницу Литературной газеты, вся страна узнала о нашем Мише; в статье сообщалось, что главный инженер строительного треста в Чебоксарах Михаил Ермолаев «прославился» тем, что в течение нескольких лет использовал девушек в закрытой трестовской бане для ублажения членов комиссий, посещающих трест, а также других «нужных» людей; статья имела большой резонанс, был суд; стараясь хоть как-то парировать множество обвинений, подкреплёнными фактами, он на суде путался всё больше и больше; удел его был жалок и суров – Миша загремел в тюрьму; «выбери, кем ты будешь, и заплати за это» (Испанская пословица). Вот и получается: всё может статься – какой-нибудь из ваших однокашников совершенно неожиданно для вас угодит в тюрьму, а другой, ростовский стиляга, которого вы в грош не ставили, Вулах, окажется замечательным управляющим крупным строительным трестом в Мурманской области (я, будучи в командировке в Мурманске, узнал о его гибели в автокатастрофе во время зимней поездки из Кандалакши в главк на совещание
). И ещё одно обстоятельство, связанное с пребыванием Миши в Чебоксарах. После окончания института там в проектном институте работал наш Саша Кулаков; в 1979г. он навестил меня в Ростове и рассказал следующее. В Чебоксарах молодая семья жила совсем не богато, ютилась в съёмной квартире; как-то Саша попросил Мишу помочь получить хоть какое-нибудь минимальное жильё, но безрезультатно; а ведь для главного инженера крупнейшего треста это не составило бы труда, но оказалась душонка-то у него мелкая; пришлось семье молодого специалиста ещё несколько лет снимать комнату в частном секторе. Я слушал своего товарища с жалостью, а про Ермолаева подумал
: «Мешок с гвоздями у тебя, Миша, вместо сердца!».
Учёба шла нормально, мы защищали курсовые проекты, а в декабре началась зачётная сессия, которая растянулась до конца декабря; ни у кого особых планов на празднование нового года не было и кто-то из ребят сказал, что познакомился на танцах в клубе пищевиков (в здании «Масло-сыр», что на углу Будёновского и Энгельса) с девушками, и они пригласили отметить встречу нового года вместе; мы, недолго думая, согласились и вечером 31 декабря пришли в дом, расположенный на углу пр. Соколова и ул. Энгельса, в квартиру на первом этаже; там уже хозяйничали несколько незнакомых девушек, играла музыка, началось застолье; выпили за встречу, за успехи в новом году и пошли танцы; девушки, не отличавшиеся скромностью, откровенно «лезли на парней», что мне, Юре Кувичко и Володе Бимбаду не понравилось, а Коля Долгополов был в своём репертуаре, захмелел и веселился ни на что, не обращая внимания. Снова застолье и танцы, но дальше последовало сплошное разочарование; в два часа ночи мы втроём решили покинуть вечеринку, оделись в прихожей и вышли на улицу; троллейбусы уже не ходили, я решил идти домой пешком; мороз стоял отменный, градусов двадцать и что особенно неприятно, дул сильный ветер; все мы были одеты, как фраера: осенние пальто с коротким воротником и кепочка. Володя и Юра жили недалеко, а мне пришлось долго идти по морозу на Сельмаш; утром, когда мама увидела мои уши, то обомлела – они были обморожены; несколько дней я был дома, мои уши, смазанные гусиным жиром, распухли и увеличились вдвое, в зеркало я смотрел с содроганием, боясь, что теперь останусь уродом; но к счастью, уши отошли и приобрели прежний размер – видно, Бог меня наказал за легкомыслие; через несколько дней, на консультации перед первым экзаменом, мы заметили, что Коля Долгополов был сам не свой: лицо побелело, руки подрагивают и вид испуганный; в коридоре он рассказал нам, что влип в историю и не знает, что делать; оказывается одна из девиц затащила его в постель, они переспали, а утром, когда пришёл домой отец девушки, полковник, она представила Колю, как жениха; полковник с одобрением похлопал его по спине, и они
