Тэмуджин. Книга 4 - Алексей Гатапов

Со вчерашнего дня в айле было чисто убрано. Сани и арбы, прозимовавшие у молочной и кожевенной юрт, были передвинуты наружу айла; места у коновязи и между юртами были очищены от мерзлых куч конского и коровьего аргала. Также было убрано вокруг айла, у юрт охранного отряда и рабов.

Рано утром из ближнего стада привезли большого белого барана, и Тэмуджин сам зарезал его, разделал тушу по костям. Женщины в молочной юрте еще с вечера выгнали архи, арзу и хорзу, а с утра наварили сметаны и затем, отмыв бараньи кишки, отварили мясо и кровь.

Когда красноватое солнце едва приподнялось над восточными холмами, за куренем показались сородичи-кияты. Хачиун с Тэмугэ, высланные в дозор сторожить их приезд, примчались оттуда бешеным галопом, огласили айл криками:

– Едут дядья!

– Впятером едут!

Мать Оэлун, выйдя из молочной юрты, взволнованно расспрашивала их:

– Кто из них едет? Дядья – все?

Хачиун, едва удерживая поводьями рвущегося коня, сгибая пальцы на руке, перечислял:

– Дядя Даритай, дядя Алтан, дядя Бури, брат Унгур и брат Хучар.

– С нукерами?

– Нет, без нукеров.

Мать тут же распорядилась:

– Уберите лишних лошадей от коновязи. Хасар, Бэлгутэй и Хачиун, втроем будете встречать сородичей!

Тэмуджин с Бортэ сели перед очагом. Бортэ держала в руках закутанного в одеяльце ребенка. За посаженную мать по уговору должна была быть мать Джамухи. За ней послали подросшую Тэмулун.

– Скажи, что сородичи уже подъезжают! – крикнула ей вслед мать Оэлун, второпях присев перед бронзовым зеркалом, наматывая на шею длинные коралловые бусы. – Пусть поторопится.

Та пришла принаряженная, в высокой собольей шапке и пепельного цвета шелковом халате, приветливо поздоровалась со всеми, поклонилась онгонам и заняла место у зыбки с женской стороны. Напротив, с мужской стороны, уже сидел Тэмугэ.

– Значит, мы с тобой будем укладывать ребенка в зыбку? – насмешливо глядя на него, спросила его Хуриган-эхэ.

– Да! – Тот, важно подбоченившись, смотрел на нее.

– Ну, тогда не ошибись, хорошенько подумай, прежде чем отвечать мне, а то, как бы беды не вышло.

– Не ошибусь, – так же важно отвечал тот. – Я все знаю.

Мать Оэлун, с улыбкой косясь на них, присела к очагу, усадив за собой Тэмулун. Рядом с ней стоял большой деревянный бочонок, наполненный пенным молоком, – это был утренний удой со всего коровьего стада. Остальные братья вышли встречать гостей.

Снаружи донесся неторопливый топот копыт. Тут же послышались голоса Хасара и Бэлгутэя, громко приветствовавших сородичей. Те отвечали и что-то спрашивали. Среди остальных слышался хриплый, похмельный голос Бури Бухэ:

– А почему он сам не встречает сородичей? Что?.. Ладно, посмотрим…

Братья приглашали гостей в юрту. Полог приоткрылся, впустив яркий утренний свет, и первым, шагнув через порог, вошел Алтан. Он был в дэгэле, покрытом темно-красным шелком, и новом лисьем малахае. За ним следовали остальные, так же принаряженные, в разноцветных шелковых одеждах.

Алтан со строгим лицом, не взглянув на хозяев, прошел на западную сторону и устремил взор на онгонов. Сняв шапку, приложив руку к груди, произнес:

– Как поживаете в верхнем мире, почтенные наши предки и сородичи? – и низко им поклонился.

За ним проследовали остальные и так же кланялись, обращая свои приветствия «деду Хабулу», «дяде Бартану», «брату Есугею», заверяя, что помнят и чтят их. Вернувшись на место, они наконец взглянули на сидящих.

– Ну, с хорошим днем вас! – со скорбным лицом глядя на Тэмуджина, промолвил Алтан. – Вы пригласили нас на обряд, вот мы и прибыли.

– С прибылью вас, – коротко сказал Даритай, покосившись на ребенка в руках Бортэ.

– Позвать позвали, а встречают, будто каких-то проходимцев, – недовольно бурчал Бури Бухэ. – Хозяин в юрте сидит, как чжурчженский хан…

Тэмуджин встал со своего места, подавляя в себе неприязнь, указал им рукой:

– Садитесь с нами, уважаемые дядья и братья. Не будем считаться да придираться друг к другу, к чему хорошему это приведет? Лучше посидим вместе, поговорим по-хорошему да исполним обряды.

Оэлун поднесла гостям по чаше молока.

Скоро пришли Джамуха с братом Тайчаром. Поприветствовав всех, они заняли свои места пониже сородичей-киятов. Недолго погодя прибыли Мэнлиг и Кокэчу, подошли четверо старейшин, нукеров деда Бартана, и один древний старец с посохом – ближний нукер прадеда Хабула. Этому, как слышал Тэмуджин, было уже далеко за семьдесят лет, но он до сих пор скакал верхом и жил при войске, в тысяче Сагана. От предложения перейти в большой курень неизменно отказывался, мечтая умереть в войске, а еще лучше – на коне, в битве с врагами.

Выждав, когда все угостились и поговорили о новостях, о прошедшей зимовке, о видах на весну, Тэмуджин вежливо обратился ко всем:

– Ну, все приглашенные прибыли, к обряду все готово. Пожалуй, пора приступить к делу?

– А чего еще ждать? – проворчал Бури Бухэ. – Скорее начнем и скорее закончим… а там найдется, наверно, чем нам горло промочить.

Гости встали, толпясь, стали выходить из юрты.

Солнце поднялось на высоту копья, день начинался ясный, безоблачный. На внешнем очаге жарко горели смолистые сучья, привезенные вчера из тайги.

Кокэчу, наскоро облачившись в свои шаманские одежды, в шлеме с закрытым бахромой лицом, подошел к очагу. Тэмуджин, стоя позади него, держал в руках туесы с молоком и архи. Оэлун держала широкую бронзовую тарелку с кусками парящего на холоде мяса. К ней жалась Бортэ с ребенком на руках.

Кокэчу взял из рук Тэмуджина сначала молоко и, приговаривая молитвы, стал лить на огонь, затем так же полил и архи. Потом взял из рук Оэлун мясо и масло, так же с молитвами побросал в огонь.

Угостив богов, они отошли от костра. Кокэчу взял в руки бубен с колотушкой, постоял, замерев на месте, будто прислушиваясь к чему-то, и потом стал медленно стучать по натянутой бычьей шкуре. С каждым стуком тело его подрагивало, медные и серебряные подвески на дэгэле тонко позванивали, бахрома на лице мелко потряхивалась. Толпа гостей, став широким кругом, притихла, потупив лица, украдкой посматривала на шамана.

Кокэчу, все громче постукивая в бубен, обратил лицо к небу, громко начал свое призывание:

Тэмуджин, вслушиваясь в шаманское призывание, поначалу испытывал приятное чувство, изумляясь искусному описанию будущих подвигов ребенка и намекам на величие их ханства, а затем вдруг встревожился.