Корни - Алекс Хейли

Беременность Белл увела Кунту еще дальше в Африку, чем разговоры с седым африканцем в Энфилде. Как-то вечером он совершенно забыл о присутствии Белл, занявшись подсчетом камешков в своей фляге. С изумлением он обнаружил, что не видел родной земли двадцать два с половиной дождя. Но чаще всего по вечерам Белл без умолку что-то рассказывала, а он слушал ее, не понимая, и смотрел куда-то в пустоту.

– Он весь в своей Африке, – жаловалась Белл тетушке Сьюки.

Все чаще Белл поднималась и тихо выходила, бормоча что-то себе под нос, а Кунта этого даже не замечал. И она ложилась спать одна.

Вот таким вечером, примерно через час после того, как Белл ушла спать, Кунта вдруг услышал стоны из спальни. Неужели уже пришло время? Вбежав в комнату, он увидел, что Белл спит и со стонами мечется во сне. Он наклонился, чтобы коснуться ее щеки, она проснулась и резко села на кровати. Белл была вся в поту, дыхание ее прерывалось.

– О Господи, я до смерти перепугалась за этого младенца в моем животе! – сказала она, обняв Кунту.

Кунта не понял, пока она не рассказала про свой сон. Ей снилось, что белые люди устроили игру на вечеринке и призом в ней должен был стать следующий черный ребенок, который родится на плантации массы. Белл была так напугана, что Кунте пришлось утешать ее и твердить, что масса Уоллер никогда не сделал бы ничего подобного. Ему удалось ее успокоить. Они вместе легли в постель, и она наконец заснула.

Но Кунта заснуть не мог. Он лежал и думал, что слышал о подобном: еще неродившихся черных младенцев дарили друг другу, ставили на кон в карточной игре и петушиных боях. Скрипач рассказывал ему такую историю: умирающий масса, хозяин беременной пятнадцатилетней девушки Мэри, завещал первых пять ее младенцев по одному каждой из пяти своих дочерей. Он слышал, как черных детей отдавали в заклад и кредиторы заявляли свои права на них, когда они еще были в животе матерей. Должники продавали младенцев, чтобы получить наличность. Кунта знал, что на аукционе рабов в Спотсильвании за здорового черного младенца шести месяцев от роду (то есть когда становилось ясно, что он выживет) просили около двухсот долларов.

Он не мог избавиться от этих мыслей, когда через три месяца Белл со смехом сказала ему, что любопытная мисси Анна решила узнать, почему это у кухарки так вырос живот.

– Я сказала мисси Анне, что поставила большой пирог в печь!

Кунте очень трудно было скрыть от Белл свое раздражение из-за того, что она с такой любовью и вниманием относилась к этой избалованной куколке. Ему она казалась самой обычной, ничем не выделяющейся из общей массы белых хозяев, которых он видел во множестве больших домов. Теперь, когда у Белл появится собственный – и его! – ребенок, ему неизбежно придется думать о том, что первенец Кунты и Белл Кинте будет «играть» с тубобскими детьми, которые вырастут и станут его хозяевами – а порой даже отцами его собственных детей. На многих плантациях Кунта видел детей рабов, которые по цвету почти не отличались от хозяев – да и похожи были на них как две капли воды. И это было неудивительно – ведь именно хозяева были их отцами. Кунта не мог позволить, чтобы такое случилось с Белл. Он поклялся, что скорее убьет массу, чем станет одним из тех мужчин, которые спокойно растят светлых детей своих жен и даже не жалуются на это, потому что за любое слово их могут жестоко выпороть, а то и убить.

Кунта вспоминал, что светлых рабынь на аукционах продавали за большие деньги. Он видел это и много раз слышал, для чего их покупали. Он вспоминал истории о светлых мальчиках – о том, как они таинственно исчезали и больше их никто не видел. И все потому, что хозяева боялись, что они могут вырасти почти белыми людьми, сбежать туда, где их никто не знает, и передать свою черную кровь белым женщинам. Каждый раз, когда Кунта думал о смешении крови, он благодарил Аллаха за то, что они с Белл точно знают, что их мальчик будет черным – и в этом проявится милость и воля Его.

Схватки начались ранним вечером в сентябре 1790 года. Но Белл не позволила Кунте сразу побежать за массой, который сказал, что сам будет принимать роды. При каждой схватке Белл откидывалась на постель и скрипела зубами, чтобы не кричать. Она сжимала руку Кунты сильнее любого мужчины.

Во время короткого перерыва между схватками Белл повернула к Кунте покрытое потом лицо.

– Я должна тебе что-то сказать прямо сейчас. У меня уже было двое детей, очень давно, прежде чем я попала сюда. Мне тогда было шестнадцать лет.

Кунта изумленно смотрел на измученную Белл. Нет, он все равно женился бы на ней, но она не сказала этого раньше, и он чувствовал себя преданным. Набравшись сил между схватками, Белл рассказала ему о двух своих дочерях, с которыми ее разлучили, продав на другую плантацию.

– Они были совсем еще крошками. – Белл заплакала. – Одна только начала ходить, а второй исполнился годик.

Она хотела сказать что-то еще, но вспышка боли заставила ее замолчать и вцепиться в руку Кунты. Когда боль ослабела, она подняла на него глаза, полные слез, и, поняв его настроение, сказала:

– Не думай, их отцом не был ни масса, ни надсмотрщик. Это был обычный ниггер моего возраста, он работал в поле. Вот так…

Схватки начались снова, быстрее, чем раньше. Белл впилась ногтями в ладонь Кунты, разинув рот в беззвучном крике. Кунта побежал за сестрой Мэнди. Он колотил в дверь и хрипло звал ее, а потом со всех ног бросился к большому дому. Масса Уоллер по его стуку и крикам все понял.

– Сейчас буду! – коротко сказал он.

Слушая, как приглушенные стоны переходят в крики, разрывающие тишину ночи, Кунта забыл о том, что сказала ему Белл. Ему хотелось быть рядом с ней в эту минуту, но он был рад, что сестра Мэнди, которая пришла помогать доктору, прогнала его. Он сидел на корточках у дверей, пытаясь представить, что происходит внутри. В Африке он почти ничего не знал о деторождении, потому что это считалось женским делом. Но слышал, что женщины рожали ребенка, стоя на коленях на расстеленной на полу ткани, а потом садились в бадью с водой, чтобы смыть кровь. Неужели и в этой хижине все происходит так? Кунта подумал, что далеко отсюда, в Джуффуре, Бинта и Оморо стали бабушкой и дедом. Ему было грустно думать, что они никогда не увидят своего внука, а он – их. Они даже не узнают, что у него родился сын.

Услышав первые резкие крики младенца, Кунта подскочил на месте. Через несколько минут из хижины вышел озабоченный масса.

– Ей пришлось нелегко, – сказал он. – Ей же сорок три года. Но через пару дней с ней будет все хорошо. – Он указал на дверь хижины: – Дай Мэнди время немного убраться, а потом входи и посмотри на свою девочку.

Девочку?! Кунта никак не мог свыкнуться с этой мыслью, но тут в дверях появилась сестра Мэнди и с улыбкой поманила его к себе. Пройдя через комнату, он откинул шторку на двери спальни – и увидел их. Он осторожно подошел к Белл, половица скрипнула под его ногой. Белл открыла глаза и слабо улыбнулась. Он взял ее за руку. Кунта не мог оторвать глаз от крохотного младенца рядом с ней. Ребенок был почти таким же черным, как и он, и личико у него было абсолютно как у мандинго. Хотя это была девочка – такова была воля Аллаха, – но это был его ребенок. И Кунта испытал прилив гордости и радости от осознания того, что кровь Кинте будет течь в веках, как могучая река, из поколения в поколение.