Шестьдесят рассказов - Дональд Бартельми
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не боюсь почтового ящика, во всяком случае — не так, как когда-то, все эти письма с угрозами, я просто говорю бодливой корове, бодливой корове, это еще кто кого.
— Это только если вдруг задуматься. Я и не задумываюсь.
— Не боюсь ураганов, потому что они у нас часто бывали, где я раньше жил, не боюсь тарантулов, их там тоже хватало, они прыгают, приходилось рубить их тяпкой, только лучше длинной тяпкой, а не этой, коротенькой, для работы внаклонку.
— Природа в целом не видится враждебной. Так же, как и другие люди, за исключением тех, кто норовит шарахнуть тебе по уху, не представив предварительно разумно обоснованных, внятно сформулированных угроз.
— Поведение в целом это волшебное море, в котором мы можем плавать, или скакать, или спотыкаться.
— Она встала с кровати и такими маленькими, аккуратными шажками прошагала в ванную. Я страшился того дня, когда я увижу, как она ходит в действительности.
— А на закате стреляет пушка. Это значит, что мы можем скинуть напряжение и стать этакими рубаха-парнями. Думаешь, нам отколется что-нибудь из этих казенных денег?
— Я заказал бланки. Весело, весело встретим Новый год.
— Думаешь, нам отколются приличные суточные?
— Если решишь делать ноги, так лучше всего автобусом. Никто не сидит напротив тебя. Окна теперь стали больше, а водители чаще всего надежные.
— Вот уж чего мне бы очень не хотелось. Я насчет бежать. Слишком смахивает на капитуляцию.
— Но когда я приезжаю во все эти необыкновенные места, они кажутся пустыми, покинутыми. На улицах — никого, а я к такому не привык. Во всех тамошних ресторанах подают одно и то же: филе, серф-н-терф[71], бифштекс на ребрышке. Проторчал несколько дней в гостинице и съехал, оставив доллар-другой чаевых горничным.
— Толкался без толку туда-сюда, пытаясь устроиться.
— Искать комнату, чтобы с ней переспать. А что, если она вдруг согласится?
— Со мной такое случалось, и не раз. Тут нужно просто быть честным.
— Корыстолюбие ненасытно. Это старая истина.
— Чего вы боитесь? Утра, дня, ночи?
— Утра. Я рассылаю уйму открыток.
— Сфотографируйте это поразительно грязное окно. Его серые тона. Пожалуй, я смогу добыть вам рыцарское звание, я знаю одного парня. Так что там насчет вечного возвращения[72]?
— Все это не скоро, не скоро, не скоро. Спасибо, что пригласили Джима, было очень приятно с вами поговорить.
— Они играли «Уан о'клок джамп», «Ту о'клок джамп», «Три о'клок джамп» и «Фор о'клок джамп». Отлично работали. Я видел их по телевизору. Теперь они все уже на том свете.
— Это вас пугает?
— Не-а, это меня не пугает.
— Это вас пугает?
— Не-а, это меня не пугает.
— Что вас пугает?
— Меня пугает моя рука. С ней что-то не так.
— Слышал? Это волчий оклик[73]. Неплохо, верно?
— Едва успел перезарядить, как на тебе — черный носорог, самка, как потом выяснилось, стоит и пьет себе воду.
— Позвольте мне сделать небольшую подсказку: найдите хоть одно животное, способное к личной дружбе.
— Так что я решил, что пора бы нам и встряхнуться. Я сменил пластинку, это сразу помогло, затем поколдовал с освещением…
— Позвонить Бомбе, который еще «Бесхвостый обезьян»? Получить его взнос?
— Зарядил пунш одной такой дурью, как раз под рукой была. Усложнил декор продуманно расположенными предметами садовой мебели, птичьими ванночками, солнечными часами, зеркальными шарами на подставках…
— От этого невольно начинаешь пристукивать ногой в такт, ты заметил?
— Они были очень довольны. Мы танцевали под «Инвенции и Симфонии». Получилось совсем неплохо. Здорово получилось.
— Именно это должны были отметить новые портреты.
— Затем из другого люка появилась невеста. Не задерживаясь ни на секунду, она прогарцевала, взбрыкивая, через всю арену.
— Я знал ее. Я ее очень любил. Я ее очень люблю. Я желаю им счастья.
— Я тоже. Она очень отважная.
— Думаешь, нам перепадет что-нибудь из этого симпатичненького гранта?
— Если мы сумеем сделать так, чтобы нас поняли. Если я аплодирую, артисты понимают, что я доволен. Если я беру иголку и обжигаю ее кончик на спичке, ты понимаешь, что я занозил ногу. Если я спрошу: «А были жертвы среди живущих англичан?» — Ты поймешь, что я осведомлен о мятеже туземцев. Если я вручу тебе два экземпляра реферата диссертации, переплетенные в черную ткань, ты поймешь, что я забочусь о своем росте. Призывы к патриотизму, предупреждения мелким плавсредствам.
— Скажите, что вы боитесь.
— Я боюсь. Только, пожалуй, не сегодня.
— Вот уж чего мне бы очень не хотелось. Вместо этого можно попросту прийти в бешенство. Я пришел в бешенство, в самое доподлинное бешенство.
— Искусственно распалять себя. Методика управляющих.
— Пришел в такое бешенство, что мог, пожалуй, перекусить долото.
— И очень любезно. Божественная кожа, следы краски, красные царапины, пятна от травы. Мы смотрели «Шестьдесят минут». Питались ирисами, диким чесноком, сердцевиной алоэ, соком акации. Она уже улетела, самым ранним рейсом. Как я себя чувствую? Великолепно.
— И снова великолепный солнечный день. Как вы себя чувствуете? Вы пробовали заказать в этом новом поезде выпивку? Это проще пареной репы. У вас есть что-нибудь, чем заделать окна? Толь или там доски? Вы хотите прослушать «Боевой гимн республики»? Там осталось еще красное?
— Навалом, вон сколько бутылок. Хватит двух недель. Две недели на фольксвагене «кролике».
— Домой.
— Нет, благодарю вас.
— Вы этого боитесь?
— Ну а правда, живу я еще или нет?
— Чего вы боитесь?
— Один старик наедине в комнате. Два старика наедине в комнате. Три старика наедине в комнате.
— Ладно, может быть, вам удастся поговорить с ними завтра или там еще как.
— И говорит: приветик, ты слыхал, что есть такая штука, удовольствие? А про веселье слыхал? Давай поедем в город, поставим на уши какой-нибудь бар, в кои - то веки. Что ты задумал, какие у тебя планы? Все еще ворочаешь железо? Я всю ночь пилился, а как ты? «Мне счастье по душе!»