Политики природы. Как привить наукам демократию - Брюно Латур

158 Бесполезно жаловаться, подобно критикам глубинной экологии, что она распространяет сферу действия морали на «неодушевленные существа». Все происходит как раз наоборот. Мы, наконец, лишили неодушевленных существ того невероятного нравственного превосходства, которым они обладали в старой системе и которое позволяло им определять «то, что есть», предоставляя им таким образом неоспоримое право доступа в общий мир. Как обычно, именно юристы, быстрее других освободившиеся от ограничений модернизма, вносят куда больший вклад в обновление экспериментальной метафизики, чем моралисты, запутавшиеся в разделении объектов и субъектов.

159 Для этого вполне достаточно здравого смысла. Жан-Ив Но в своей статье, опубликованной в газете Le Monde 29 июля 1998 года, хвалит французскую систему переливания крови, которая смогла быстро забить тревогу по поводу заразного агента, названного «ТТВ» (TTV): «Скорость, с которой французские санитарные власти отреагировали на этот раз после публикации в журнале Lancet, разительно отличались от проволочек, допущенных в 1985 году [когда кровь была заражена вирусом СПИДа]». И он добавляет замечательное определение степени чувствительности: «Научные неопределенности больше не дают примеров вялой реакции компетентных властей. Новый вирус свидетельствует о том, какой путь был проделан за тринадцать лет санитарными властями» (p. 6).

160 В этом состоит нравственная и гражданская ограниченность впечатляющего исследования Болтански и Тевено (Boltanski et Thevenot. Op. cit. 1991). Гипотеза о некоей общей человечности заходит в тупик, не отвечая важнейшему из нравственных требований: оставить открытым вопрос о том, что составляет человечность, а что нет.

161 Если нам больше не нужны эти несносные ангажированные интеллектуалы, говорящие от имени Науки, которая дает им право парализовать политику, то моралисты смогут играть роль, для которой им не потребуется ни Наука, ни пророческий тон, ни иллюзия разоблачения. (Walzer Michael. Critique et sens commun. [1990]).

162 Этика дискуссии (распространяющаяся как на людей, так и на нелюдéй), обязанность консультироваться с теми, о ком мы говорим, зависит не от морали, а от администрации, следящей за соблюдением процедуры, как мы увидим в пятой главе.

163 Мы видим неустранимые недостатки критики, которую Ферри адресует экологии (Ferry. Op. cit. 1992): если бы ему удалось воскресить античное различие моральных субъектов и инертных объектов, то он пришел бы к бессмертию!

164 В пятой главе мы найдем новую гильдию, составленную из администраторов•, польза от которой станет очевидна только после того, как мы определим власть наблюдения•, отвечающую за кривую обучаемости коллектива.

165 Я всего лишь воспроизвел это положение в схеме 3.1. Я намеренно использую выражение «верхняя палата» в противоположном смысле, так как оно обычно обозначает Сенат, тогда как нижняя – Ассамблею, чтобы напомнить о том, что подобные обозначения имеют временный характер и не отличаются последовательностью. Играя с юридическими и научными терминами, я мог бы назвать первую «палатой для ходатайств», а вторую – «палатой процессов».

166 Мы также не поддерживаем плюрализм, который принимает различные мнения при условии, что имеется некий неоспоримый общий мир, неудачно составленный из природных элементов и прав человека. Верхняя палата сможет продвинуться куда дальше в исследовании множества, чем «уважение плюрализма мнений», потому что она возьмет на себя риск не рассматривать их исключительно как мнения (Stengers Isabelle. Cosmopolitiques – Tome 7: Pour en finir avec la tolérance. [1997]), и наоборот: нижняя палата будет нуждаться в единстве гораздо больше, чем режимы, претендующие на плюралистичность.

167 Гуманитарные науки, с этой точки зрения, должны всему учиться у точных наук, но не потому, что они рассматривают своих претендентов на существование как объекты, которыми мы можем распоряжаться по своему усмотрению. Совсем наоборот: именно потому, что они день за днем в своих лабораториях проваливают эксперименты и сталкиваются с непокорностью этих самых объектов. См. важный аргумент Стенгерс (см. примеч. 31 ко второй главе), а также Деспре: Despret. Op. cit. 1999.

168 Стоит ли напоминать, что релятивизм – это позитивный термин, противоположный абсолютизму и отсылающий, по замечательному выражению Делёза, не к относительности, а к «истинности отношения» [vérité de la relation]?

169 Работа Пьера Лежандра (Legendre Pierre. Leçons I. La 901e conclusion Étude sur le théâtre de la Raison. 1998) сделала много для того, чтобы вернуть учреждению чувство собственного достоинства и выправку (одно из его любимых выражений), однако он попытался изолировать полномочия других гильдий, в особенности исследователей и социологов. В изоляции описываемое им учреждение рубит сплеча, позволяет себе произвол, при этом остается пустым и предается забвению, как Бытие у Хайдеггера. Это совсем не та роль, которую я отвожу здесь учреждению, так как она заключается в том, что мы вводим тончайшую трансценденцию, делающую возможным закрытие, которое прочие профессии обнаруживают в имманенции: в конце концов, решение принимается и оно является безусловным, но оно не рубит сплеча и в итоге сводится к «эмпирической констатации».

170 Основная проблема социологии наук заключается именно в том, что она слишком сблизила два этих термина, чтобы найти заключенное в них критическое противоречие до того, как в корне изменить отношения в критической или некритической форме. Об этой felix culpa (счастливой вине (лат.). – Примеч. пер.) социологии см.: Latour. Op. cit. 1996a.

171 И в этом случае смысл общего идет дальше здравого смысла, признавая тысячи промежуточных этапов в степени уверенности между существованием и несуществованием. Стоит только задуматься о тысяче нюансов реализма, присутствующих в простейшем утверждении: курение сигарет приводит к смерти или, из этой же серии, скорость на дороге является причиной аварий со смертельным исходом. В каком мире мы должны жить, чтобы эти высказывания содержали окончательную истину? Понятие различия в степени приобретает особую важность с учетом того, что сегодня мы имеем дело с неожиданным развитием событий, а именно с искусственным продолжением научных споров, которые мы считали давно оконченными. Это касается опасности сигарет, глобального потепления, Туринской плащаницы, рисков, связанных с ядерными отходами, и т. д. Сам факт наличия научных дисциплин сегодня совершенно не означает, что дискуссия закрыта.

172 Именно Шмитту мы обязаны тем, что снова стала очевидной крайняя политическая важность врага, к которому мы не испытываем ненависти, но я, разумеется, распространяю действие этого понятия на нелюдéй или, точнее, на составные пропозиции, состоящие из людей и нелюдéй. См. его знаменитое определение: «Пусть политический враг не будет морально зол, путь не будет он эстетически безобразен, он не должен оказаться хозяйственным конкурентом, а может быть, даже обнаружится, что с ним выгодно вести дела. Он есть именно иной, чужой, а для существа его довольно и того, что он в особенно интенсивном смысле есть нечто иное и чуждое, так что в экстремальном случае возможны конфликты с ним, которые не могут быть разрешены ни предпринятым заранее установлением всеобщих норм, ни приговором “непричастного” и потому “беспристрастного” третьего. Возможность правильного познания и понимания, а тем самым и полномочное участие в обсуждении и произнесении суждения даются здесь именно только лишь экзистенциальным участием и причастностью» (Шмитт К. Понятие политического // Понятие политического / Пер. А. Ф. Филиппова. Спб: Наука, 2016. С. 302).