Танцуя с тигром - Лили Райт

– Я передумала. Фрида Кало была коммунисткой, шлюхой и лесбиянкой. Нам не стоило сюда приезжать.

– Я тоже передумала, – сказала девочка и вздернула подбородок. – Она мне нравится.

Ее мать воздела указательный палец, как дротик.

– Будь внимательна, не то кончишь, как она.

– Стану известной?

– Несчастной.

– Я уже несчастна.

Лев в платяном шкафу. Всегда был этот гребаный лев в платяном шкафу. Лев или тигр.

Ровно в шесть вечера Анна собиралась на ужин к Мэлоунам. Она надела маленькое черное платье, застегнула его на спине, брызнула духами, потерла запястья друг о друга, чтобы разогреть. Она выщипала брови, убрала песок из-под ногтей. Она накрасила ногти на ногах, высушила и уложила волосы. Я пойду на вечеринку. Кристофер Мэддокс проломит пол в часовне и украдет посмертную маску Монтесумы. Мы встретимся уже в гостинице. Никого не ранят и не убьют. Все произойдет именно так и не иначе.

Она села за печатную машинку и стала стучать по клавишам.

Дорогой папа, я пишу это письмо на случай, если со мной что-то произойдет…

Это была другая крайность, мысль о которой пришла вместе с мыслью о том, что ночь пройдет до ужаса неправильно. Она напишет полную историю и отдаст письмо Рафи, указав на конверте имя отца, при условии, что он позвонит или, возможно, приедет намного позднее, если, конечно, вырвется из сладких объятий алкогольного дурмана. На всякий случай она оставит записку. На стойке регистрации она объяснила Рафи, что именно ей было нужно, но большая часть потеряла смысл из-за трудностей перевода. Обороты со словом «если» были сложной задачей в испанском языке. Гипотетические обстоятельства требовали высокотехнологичных глагольных конструкций. Hubiera[387]. Прелюдия к сожалению.

– Para su padre[388], – подтвердил Рафи. – Cuando venga[389].

– Нет, мой padre не venga, – покачала головой Анна. – Но если я не вернусь, прочитайте ему письмо по телефону. – Она показала это жестом, поднеся руку к уху.

– Письмо на испанском языке?

– На английском.

Рафи беспомощно пожал плечами. Анна вздохнула.

– Просто храните этот конверт в течение нескольких недель, а потом можете выбросить.

Рафи сунул письмо в свой женский журнал.

– Я понимаю, – сказал он, хотя это было невозможно. Мексиканцы говорили вам, что вы хотели услышать. Американцы слышали то, что хотели услышать. Идеальный брак.

В тот вечер черный археолог лежал на своей койке и старался не думать о Фео. Его окружал прекрасный животный мир: на заднем дворе был курятник, у ног черного археолога расположился белый кот, а вдали рвали глотки собаки. Он укорял себя за то, что разбил телефон. Он должен был написать Анне, но план был согласован заранее: он уедет через час, возьмет такси по городу, проломит пол часовни и похитит маску до восьми вечера. Ему нравилось, что у него снова есть цель, как в былые времена в пещере. Однако теперь его движущей силой была не ломка, и события развивались медленно, почти томительно. Его все же мучила ломка: он хотел поиметь проклятого балаганного шута Мэлоуна.

Мари была права: его жизнь стоила больше, чем палочка ладана. Он собирался почтить Пресвятую Деву. Он собирался почтить себя. Эй, Рейес, моя жизнь так же бесценна, как эта синяя маска. Дерьмо. Любая жизнь стоила столько же. Каждая жизнь была сокровищем, каждая была драгоценным камешком. Ему понравилось, как это прозвучало. Проникновенно, елейно. Он мог бы стать проповедником. Проповедь Посмертной Маски Монтесумы. Он представил себя за кафедрой, рассказывающим о жизни в пещере, о том, как приходилось пойти на это, – чем бы «это» ни было. Они могли слышать эту проповедь и раньше, но она стоила того, чтобы повторить ее два раза, сто раз, миллион раз, потому что люди быстро забывали, они слишком много смотрели телевизор…

Чело появилась на пороге с мягким «Hola».

Она была больше, чем вчера. Теперь ее живот напоминал Сатурн. Ее удивительная Солнечная система. Лучшие церкви дают тебе и киску, и Бога.

– Ven aquí, nena. Quédate conmigo[390].

Девушка опустила жалюзи. Ему нравилось смотреть, как она двигается. Она устроилась поудобнее рядом с ним и достала из корзины свою вышивку. Он наклонился. Дева Гваделупская. Конечно. Эта девушка действительно была очень религиозна. Он немного расстроился, что в этой тройке ему доставалось меньше ее внимания. Она закончила Марию и работала над ее нимбом. Два оттенка желтого. Или, может быть, золотого.

– Как ты это делаешь?

– Это легко, – сказала она. – Ты можешь попробовать.

Он имел в виду терпение, с которым она вышивала, но не стал уточнять и сразу забыл про это недоразумение.

– Что это? Подушка?

Девушка рассмеялась.

– Нет, это нужно оформить в рамку. Оно должно висеть на стене.

Искусство, посвященное Богородице. Дома его никогда не бывало слишком много. Каждый раз, когда игла исчезала в канве, нить становилась короче. С каждым стежком картина обретала больше цвета и оставалось меньше нити. Он и это мог бы превратить в проповедь. Он засмеялся. Девушка засмеялась, чтобы составить ему компанию.

– Tómalo[391]. – Она протянула ему канву. – Мужчина должен уметь шить. Если ты станешь пиратом, то тебе придется штопать свои носки.

Единственная игла, с которой он справлялся, была предназначена для немного иных целей, но он не собирался вспоминать о том безумстве.

– Куда мне двигаться?

– Вот в этот маленький квадратик. Шей вверх.

Он уколол Богородицу в глаз и отдал канву обратно Чело.

– Забудь об этом. Я только все испорчу.

– Мы сделаем это вместе. – Она ввела его иглу в нужное отверстие. – Теперь подбери иглу с другой стороны. Медленно. Не тяни слишком сильно. Теперь спускайся вот туда.

В этом направлении было проще. Начиная сверху, ты видел, куда дальше двигаться. Он затянул узелок золотой пряжи.

– Вот так. – Она просияла. – Твой первый стежок.

Второй был проще. Третий еще проще. Его движения становились более уверенными. Она держала руку на его руке, ее теплый живот согревал ему бок. Вышивание по канве. Да, отлично. Любое занятие могло быть интересным, если рядом с тобой правильный человек. Они вышивали, пока эрекция не взяла над ним верх. Он уложил Чело на кровать.