Малуша. Пламя северных вод - Елизавета Дворецкая

* * *

Гости стали разъезжаться из Хольмгарда лишь еще через день. До полудня на господском дворе было сонное царство – и волшебные гусли не разбудят, – потом похмельный народ начал подниматься. Пили пиво, ходили в баню, выгоняя хмель и головную боль. Снова до ночи сидели за разговорами о разных делах, о военных походах, прошлых и будущих. Сигват не появился, хотя Сванхейд отчасти ожидала его, не думая, что он откажется от попытки оставить последнее слово за собой.

Но вот отчалили последние лодьи, ушли к мосту телеги и верховые лошади лужан. Бер особенно долго прощался с Гостяем, тем круглолицым молодцем, который бодрее всех откликнулся на призыв отправиться в поход. Они сдружились еще в день пира, во время состязаний. Как Бер потом рассказал, Гостяй был сыном Иногостя, старейшины Бележской волости, но сам Иногость уже совсем одряхлел и почти ни во что не вмешивался.

– Говорит, сестра у него есть девка, красная ягодка в бору, – рассказывал Бер, когда гости уехали. – И что прошлой зимой присыватывался к ней Сигват для Доброты. Почти, дескать, сговорились. А я возьми и расскажи ему, как Доброта на Купалии тебя отбить пытался. Они и обиделись. Жабу ему теперь дадут у Иногостя, а не девку.

– Тебе не предлагали? – полюбопытствовала Сванхейд.

– Дроттнинг, ты ясновидящая!

– Ты подумай об этом. Друзья на Луге нам могут пригодиться.

– Дроттнинг, да неужели ты допускаешь мысль, что не об этом я думал все эти… – Бер возвел глаза к серому небу, подсчитывая, – пять дней и пять ночей, что они здесь были? У Сигвата на Луге родня и друзья в трех-четырех волостях. Я надеюсь, теперь их станет поменьше. Но и нам такие друзья не помешают.

После отъезда гостей Хольмгард показался опустевшим. Теперь хозяевам и челяди надолго хватит дела наводить порядок, прибираться, считать припасы на предстоящую зиму.

И словно желая подвести черту, под вечер пошел снег. Дал знать, что пора забиваться по избам, а девкам и бабам приниматься за пряжу.

После того снег валил каждый день. Вскоре справили Сварожинки. Девушки собирали кур и прочие припасы, сообща готовили ужин, приносили жертвы Сварогу и Макоши, начинали пряжу, а потом звали парней на угощенье. По обычаю, первые супредки происходили в доме у невесты Волха, и девушки из Словенска явились к Мальфрид. Уже не было среди них тех, с кем она пряла прошлой зимой, а весной вила венки и стояла в кругу: и Чаронега, и Весень, и прочие старшие девы за осень вышли замуж и теперь сидели в беседе с бабами. Их места заняли новые – те, что весной впервые надели поневы.

Чуть позже, когда можно было явиться и парням, пришел с Дедич, с гуслями, как обещал. Теперь Мальфрид уже знала, что его присутствие очень ценится словенскими девами. Прошлой зимой она думала, все липнут к нему из любви к игре и песням, но теперь поняла – не только. Уже год все в округе знали, что этой зимой он будет выбирать себе новую жену взамен покойной. Только Мальфрид, ничего о здешних делах не знавшая, не различила этих надежд на лицах своих новых подруг. Хоть Дедич и был вдвое старше всех невест и к тому же вдовец, знатный род, близость к богам, искусство певца делали его завидным женихом.

Но теперь все понимали: с этими надеждами покончено. Дедич сидел напротив Мальфрид, на самом светлом месте, и видел только ее. Он не мог свататься к невесте Волха и понимал это лучше всех. Даже говорить об этом было бы дерзостью перед господином вод. Но каждый звук его золотых струн раздавался для нее; сидя друг против друга, они уже казались связанными, как два берега одной реки.

В эту пору гости из Словенска приходили в Хольмгард по мосту у Новых Дворов: Волхов встал, плавать по нему было уже нельзя, но ходить по льду еще опасались. Весь он был покрыт мутным, серым льдом в разводах и наплывах, в которых еще угадывались волны застывшего течения. Большие белые пятна снега чередовались с желтовато-бурым, и как никогда он напоминал исполинского змея, уже задремавшего перед долгим зимним сном.

Каждый из пасмурных дней тянулся долго, но однообразная вереница их промелькнула стрелой. Незаметно приблизилась самая длинная ночь года. В Перыни на Волховой могиле двенадцать дней жгли костер, в обчинах пировали. Хозяев Хольмгарда там не было – они давали пир у себя, и окрестные старейшины навещали их в следующее дни. Ни Сигват, ни кто-то из его родичей на йольский пир не явился. Правда, их и не звали. Сванхейд не без тревоги ожидала окончания праздников: после йоля каждый вождь отправлялся собирать свою дань. Вестим с дружиной шел на юго-восток, на Мсту и вокруг Ильмень-озера, а Сигват – на северо-запад, на Лугу.

– Боюсь, как бы весной тебе не пришлось схватиться с ним за то, чтобы получить княжескую долю, – сказала Сванхейд Вестиму, когда он пришел попрощаться с ней перед отъездом. – Раз он не явился ко мне даже на йоль, значит, считает все наши связи разорванными. Дивно было бы, если бы он порвал со мной, но сохранил верность Святославу.

– Если он не выплатит князю его долю, имена его торговых людей не попадут в Святославову грамоту к цесарю и его бобры с куницами не поедут в Царьград, – напомнил Вестим. – Ему придется или съесть их, или… искать для себя другие торги. Но на Волжский путь он не пройдет. Даже если я не остановлю его здесь, его остановит Тородд в Смоленске. В Плескове ему тоже не будут рады. В Ладоге его встретит Ингвар. Остается, правда, Полоцк, Рагневальд не подчиняется Святославу и может заводить своих союзников. Но что-то я не слышал, чтобы летигола позволяла торговым людям свободно ездить через их земли к морю. Рагневальд прошел там с большим войском и уже который год рассказывает об этом, как о величайшем подвиге. Так что, госпожа, все наладится. Сигват не безумен и не захочет из тщеславия погубить себя. Он одумается к концу зимы, когда придет пора решать, как быть дальше.

Сванхейд, умудренная опытом долгой жизни и знанием людей, могла бы сказать: никогда не следует чересчур полагаться на чужое благоразумие, и это именно та ошибка, в которую порой впадает умный человек. Но даже она не могла применить эту мудрость к племяннику супруга, что родился и вырос в зрелого мужа у нее на глазах.

– Меня тревожит то, что он молчит, – лишь вздохнула Сванхейд. – Затаился, ровно змей под корягой.

– Или он признал себя побежденным и ему стыдно показаться нам на глаза, – попытался ободрить ее Бер.

Мальфрид в эту пору сидела дома – она носила дитя уже пять месяцев, оно начало шевелиться, толкалось внутри. Девки, прибегая ее проведать, с хохотом рассказывали о своих забавах: как к ним в беседу пришел «медведь» в шкуре и стал ловить всех одну за другой, как весело это было и как жутко. Делая вид, будто тоже смеется, Мальфрид радовалась, что у нее есть хороший предлог уклониться от этих игрищ. Ровно год назад она вырвалась из-под власти своего медведя. Где-то в глубине ее души в эти темные длинные ночи таился страх – а что если он придет за ней? Потянет назад в чащу? Успокаивала ее не столько дальность расстояния, сколько мощь ее здешнего покровителя. Ведь чтобы ее заполучить, Князю-Медведю придется выдержать схватку с Князем-Змеем.