Малуша. Пламя северных вод - Елизавета Дворецкая

В эти дни словене отмечали Осенние Деды, поэтому и сейчас Ведогость поднял чашу за предков, что послали людям добрый год и хороший урожай – после двух худых. При этом словене вспомнили, чего опасались в середине лета, и все взгляды снова устремились к Мальфрид. Она сидела прямая, невозмутимая, опустив ресницы, и ей так дико было думать: не сообрази она, как спасти себя, ее тело уже давно затянули бы желтые донные пески! Все эти люди сидели бы за столами, пили бы это пиво, ели это мясо, здесь горели бы огни и звучали веселые голоса, а ее уже давно поглотил бы вечный мрак и холод стылой воды! Кости ее стали бы камнем, коса – водяной травой. У Сванхейд сейчас не было бы «молодой Фрейи», а у Колоска – матери…

И тот, еще неведомый гость, что пока никак не проявлял себя снаружи, не ждал бы своего срока выйти в белый свет…

От этих раздумий ее отвлек золотистый перезвон струн, и Мальфрид подняла голову. Дедич встал над своим местом за столом, гусли, извлеченные из чехла, висели у него на груди, а пальцы касались струн.

У Мальфрид будто вспыхнуло что-то в груди, по телу пробежала дрожь. Эти звуки лучами света пронзили полутемную, душную гридницу, полную запахов дыма и мяса. Будто золотые нити, они притягивали в память судьбоносные мгновения минувшего лета: вращение кости на Волховой могиле, поездка на увитой зеленью лодке, когда на голове ее был венок невесты, а в руках – свадебный каравай…

Шум почти мгновенно стих. Гости затаили дыхание. Напев был небыстрый, переливчатый, он исподволь звал за собой, обещал открыть некие тайны. В перезвоне струн угадывалась песня волны, и делалось ясно, что сказание манит в глубины, под тонкий покров солнечных бликов на поверхности реки, где обитает могущественный господин вод.

Звучный голос певца будто родился из перебора струн и дальше двинулся в путь вместе с ним, увлекая за собой души слушателей. Мальфрид в изумлении раскрыла глаза. Дедич назвал ее имя, но дал ей другое отчество, хотя и знал, что ее отцом был Володислав деревский. И это неспроста, не по забывчивости – певец, хранивший в памяти бесчисленные строки древних сказаний, легко запоминал любую мелочь, когда-либо слышанную, если она имела значение. Дело было в другом. Буеславом звали одного из прародителей словенского племени; назвав Мальфрид его дочерью, Дедич не просто признал ее «своей» для словен поозёрских – он дал ей место в их самых священных преданиях. Сделал ее словенской девой из рода пращуров, свежей веточкой на старом Словеновом дереве.

Слушатели содрогались, и каждый видел перед собой черного змея, свивающего блестящие чешуйчатые кольца, его горящие как угли глаза. Мальфрид невольно опустила веки: ее вновь охватило то чувство глубинной жути, которое едва не сгубило ее, пока она плыла от зеленой лодки к берегу. Змеиный шип, свист грозовой тучи слышался в сильном голосе Дедича. И в то же время – неодолимый соблазн. Обаяние мужской силы, притяжение губительной глубины…

Мальфрид слушала эти восхваления, изумляясь все больше. Что это – новая песнь, сложенная для нее? Или старинная, о том, что уже бывало раньше? О тех девах, что становились женами господина вод в облике змея?

Звуки струн усилились и звучали подобно золотому грому; голос певца приобрел торжествующую мощь, и казалось, земля и небо содрогаются, когда появляется на свет могучий сын божества. Рыбы уходят в глубину, птицы стремятся за небокрай, звери рыскучие разбегаются по лесам от его первого крика…

Голос певца стих, но наигрыш еще струился, давая слушателям время опомниться и указывая им путь из чудесной страны назад в белый свет. По золотым нитям звенящих струн с неохотой дух возвращался с того зеленого луга близ синего Ильмень-озера, где звезды, солнце и месяц гуляют хороводом, отдавая свой свет чудесной деве, где алые ягоды и белые жемчуга напрасно соперничают с прелестью ее уст. Где растворяются врата подводного царства и появляется грозный молодец-змей, будто туча грозовая, во всей ужасной сумрачной своей мощи. Этот звон отдавался в самой глубине сердца, заставляя отвечать его глубинные струны. Постепенно зов слабел, уходил вдаль, и обычный зримый мир вновь проступал под тускнеющим сиянием…

Но вот все стихло, но в гриднице еще какое-то время стояла тишина. Каждый вслушивался в последние отзвуки сердечных своих струн и не желал потревожить их даже вздохом.

Мальфрид сидела, опустив глаза и глубоко дыша. Ее окатывал жар и озноб, почти как в ту ночь, когда она шаг за шагом входила в Волхов, повинуясь неодолимому влечению, неслышному, но властному призыву господина вод. С ней ли это было? Или с той, другой девой, Малфридой Буеслаевной, на том зеленом лугу, где ходят солнце и месяц? Дедич пел о ней – и о другой, о деве, вечно живущей в священных преданиях и находящей все новые и новые воплощения в земных девах новых поколений. Он сотворил для нее еще одно чудо: будто взял за руку и перевел из земного мира в Занебесье. Дал ей и ее будущему чаду место в золотом тереме солнца и защиту самих богов, какую не дадут никакие самые сильные наузы.