Императрица семи холмов - Кейт Куинн

– Вот как? – удивился племянник и посмотрел на орла у меня на руке. – Скажи, а что такого Парфия сделала императору, что на нее нужно идти походом?

Я не мог говорить за Траяна, но сам был не прочь отправиться в Парфию, хотя бы потому, что устал маяться бездельем. Правда, говорить об этом здесь я не стал и вместо ответа предпочел впиться зубами в баранью ногу.

– Значит, теперь настала очередь Парфии, – произнес другой племянник, подливая себе в кубок вина под неодобрительными взглядами матери. Похоже, что даже примерные еврейские юноши иногда напивались допьяна, к великому огорчению своих матерей. – Вскоре Масада узнает, что это значит.

Я тотчас вскинул голову. Название Масада было мне знакомо, причем очень хорошо. С кушеток раздались вздохи. Симон потемнел лицом, а его симпатичная веснушчатая племянница сделала жест, который тотчас же напомнил мне мою мать: она как будто отгоняла печаль.

– Масада – это наша трагедия, – пророкотал басом брат Симона со своей кушетки во главе стола. – Ее нельзя упоминать в субботу.

– Масада это не только трагедия, – произнес я.

Все посмотрели в мою сторону. Я с вызовом откусил еще от бараньей ноги.

– Целый город был мертв по вина Рима, – сказал бородатый племянник и холодно посмотрел на меня. – Погибли все, до последнего ребенка. Разве это не трагедия?

– Это не только трагедия, но и триумф.

– Откуда тебе это знать?

– Там была моя мать.

Повисло молчание. Я поднял глаза и обвел взглядом притихшие кушетки.

– В чем дело?

– Там никто не выжил, – наконец произнес Симон. – Ни единая душа. Это известно всем.

– Моя мать выжила.

Молчание сделалось еще более тягостным, и между нами словно выросла стена. Казалось, даже служанки испуганно застыли на месте со своими блюдами и кувшинами.

Никто не проронил ни слова, а вот глаза присутствующих продолжали пристально смотреть на меня. Я оттолкнул свою тарелку и, откинувшись назад, оперся о локоть. Эту историю я слышал всего один раз, когда мне было лет десять. Моя мать рассказывала ее кому-то еще, пока я играл рядом. Мне запомнились ее слова:

– Масада – это был твердый орешек. Крепость, полная мятежников, запасов воды и провианта. Она держалась долго, отказываясь сложить оружие перед римлянами. Поскольку те не могли взять крепость измором, они построили насыпь к ее воротам и подтянули осадную башню. Причем использовали для этого подневольных евреев рабов, зная, что осажденные никогда не рискнут лить горячий деготь и бросать камни на головы своим соплеменникам.

Неожиданно веснушчатая девушка встала, сняла с кушетки темноволосого малыша и, посадив его себе на бедро, подозвала к себе остальных детей. Вслед за ней они гуськом вышли за дверь. Я выждал какое-то время. Вскоре девушка вернулась и вновь опустилась на ложе.

– Мира, – строго произнесла мать, – твоим ушам рано слушать такое.

Однако девушка, обведя глазами присутствующих, посмотрела в мою сторону. Я вновь обрел голос, пусть даже для этого мне пришлось собрать волю в кулак.

– Римляне внизу уже ликовали, предвкушая победу. Утром они возьмут город, сожгут, разорят, пленных мятежников закуют в цепи и отправят в Рим, где они будут проданы в рабство.

Чернобородый племянник сплюнул.

– Внутри Масады мятежники созвали всеобщую сходку. Пришли все, и мужчины, и женщины. Не было только моей матери. Ей было всего шесть лет, но позднее она поняла, что там случилось. Отец вернулся домой и долго о чем-то разговаривал с матерью в спальне. Когда он вышел, лицо его было белым, как мел. Позади него на полу лежало тело.

Моя бабушка. Я почему-то только сейчас об этом подумал.

– Отец плакал. Он велел моей матери и ее сестре подойти к нему, но моя мать, увидев в его руке нож, испугалась и убежала. Правда, она успела заметить, как сестра подошла к отцу и, взяв у него из рук нож, сама лишила себя жизни. Потому что он сам не мог этого сделать. Сестре было четырнадцать.

Останься она жить, она была бы моей теткой. Напротив меня веснушчатая девушка по имени Мира прикрыла ладонью рот. Ей явно было не намного больше, чем той мертвой девушке.

– Моя мать убежала в соседний дом, – продолжил я свой рассказ. – Но во всех домах картина была та же самая. По взаимному согласию – и мужчин, и женщин – отцы пришли домой, чтобы уничтожить все, что имело хоть какую-то ценность и… убить свои семьи. После чего мужчины собрались на площади, чтобы тянуть жребий. Так были выбраны десять мужчин, которые должны были лишить жизни остальных. Затем они снова вытянули жребий – один из этих десяти должен был убить оставшихся девятерых, а потом себя. Поэтому, когда римляне вошли в город, грабить там было нечего. В живых тоже не было никого. Ни женщин, которых можно было насиловать, ни мятежников, которых закованными в цепи можно провести по улицам Рима. Это мертвый город, правда, полный запасов пищи. Евреи специально не стали их уничтожать, чтобы враг понял: голод защитникам крепости не грозил.

Я обвел взглядом своих сотрапезников.

– Их добровольная смерть была вызовом римлянам.

– Для нас самоубийство – великий грех, – возразил чернобородый племянник. Правда, осуждения в его голосе я не услышал.

– Именно поэтому они и тянули жребий, – ответил я. – Чтобы себя убил лишь один из них.

Впрочем, я не мог не думать о том, сколько все же предпочли сами наложить на себя руки, как моя юная тетя, когда их отцы не смогли найти в себе сил. Я представил, как я подношу меч к горлу сынишки Деметры, как он доверчиво смотрит на меня, и эта картина заставила меня вздрогнуть.

– И все-таки это грех, – повторил бородатый племянник. – Они не должны были этого делать.

– Чтобы затем стать рабами? – Я в упор посмотрел на него, и он отвел взгляд. – Моя мать была рабыней. Ей и еще горстке детей удалось убежать, но в конце концов в живых осталась только она. Поверьте мне, потом она не раз пожалела, что осталась в живых. – Я обвел взглядом обитателей дома. – Я тоже был рабом. Скажу вам честно, это не жизнь.

И вновь гробовое молчание. Почувствовав, как мой сосед по кушетке Симон весь напрягся, я укорил себя в душе, что испортил им ужин. Вечно я все делаю не так.

– Думаю, об этом хватит, – бодрым голосом произнесла мать Симона. – В конце концов сегодня суббота.

– Нет, потому что сегодня суббота, мы должны почтить их память, – возразила девушка по имени Мира, чья кушетка была напротив моей. Ее голос прозвучал негромко, но сильно. В глазах ее застыли слезы. – Он прав. Масада – это триумф.

– Не совсем…

– Они ушли из жизни так, как сами захотели, лишив римлян победы. Разве это не триумф? – Мира вопрошающе посмотрела на меня. – А что стало с твоей матерью?

– В конце концов она обрела свободу, – произнес я, осторожно подбирая слова. – Она до сих пор жива. У нее дом на высокой горе, в котором она живет вместе с моим отцом. У них есть дети помимо меня.