Тайная история атомной бомбы - Джим Бэгготт

Через несколько дней Комптон принес документ на собрание научного совета в Лос-Аламосе и вручил копии Оппенгеймеру, Лоуренсу и Ферми. Людям, которые привыкли делать поддающиеся проверке выводы на основании подтвержденных научных фактов, теперь предлагалось сделать выводы из сложных, неопределенных политических и военных формулировок; вероятно, эта задача их обескуражила.

Возможно, сам Комптон доказывал, использование бомбы против Японии без предупреждения поможет быстро закончить войну и спасти таким образом жизни многих и многих американцев. Японцы уже терпели поражение, но эта нация ценила честь превыше всего. Позже Комптон писал, что «несмотря на столь сокрушительный удар, казалось, что японские милитаристы… по-прежнему были непоколебимы в своих намерениях сражаться до конца». По законам японской воинской культуры самоубийство считалось более предпочтительным, чем позор поражения. Красноречивым доказательством этого стали атаки камикадзе, которые в апреле штурмовали эсминцы Союзников в битве за Окинаву. Брат Комптона Карл, руководитель Отдела полевого обслуживания Управления научных исследований и разработок, недавно отбыл в Манилу, чтобы проконтролировать радарную поддержку перед предстоящим вторжением американцев в Японию и оккупацией страны. Комптон надеялся, что благодаря бомбе от вторжения можно будет отказаться.

«Мы плохо представляли, какова военная ситуация в Японии, — позже признавался Оппенгеймер. — Мы не знали, можно ли принудить их к капитуляции иными способами и было ли вторжение в Японию действительно необходимым. Но подсознательно мы понимали, что вторжение произойдет именно потому, что ранее мы о нем говорили».

Поскольку применение бомбы воспринималось как необходимое условие для завершения войны, решающую роль сыграл аргумент о сохранении жизней американцев. Научный отдел направил Временному комитету краткий отчет по немедленному использованию ядерного оружия. В докладе признавалось, что единогласного мнения по поводу этой операции среди ученых Манхэттенского проекта не сложилось, но делалось следующее заключение: «Мы можем предположить, что одна только техническая демонстрация ядерного оружия не положит конец войне; мы не видим другой приемлемой альтернативы, кроме боевого применения этого оружия». Заканчивался доклад умыванием рук в духе Пилата:

Харрисон вновь вернулся к обсуждению доклада Франка на следующем заседании Временного комитета 21 июня. На этом собрании не было никого из членов научного отдела. Доклад рассматривался в контексте рекомендаций, данных научным отделом 16 июня, и «Комитет повторно одобрил мнения, высказанные на заседаниях 31 мая и 1 июня, в соответствии с которыми оружие следует применить против Японии как можно раньше и без предупреждения; бомбардировку нужно провести по двойной цели: по военным сооружениям, то есть по заводу, а также по домам в его округе и другим сооружениями, наиболее подверженным ущербу от взрыва». Запрос Гарольда Юри вступить в состав научного совета и представлять в нем интересы «Метлаба» отклонили.

Сцилард был побежден, но он еще не готов был сдаться. В начале июля он подал петицию президенту, в которой убеждал Трумэна воспользоваться своим правом главнокомандующего и отменить использование Америкой ядерного оружия. Вряд ли принятому решению дали бы обратный ход, но основной целью Сцилард ставил не это. Он хотел, чтобы те ученые, которые высказались против применения атомной бомбы по причинам морального характера, со всей ясностью заявили об этом в документальной форме. В «Метлабе» под петицией поставили 59 подписей. Сцилард направил копии документа в Ок-Ридж и Лос-Аламос.

Теллер передал копию Оппенгеймеру и в последующие годы по-разному описывал его реакцию на эту петицию. Согласно ранней версии, Оппенгеймер говорил, что ученому не подобает пользоваться своим авторитетом для политических заявлений. Теллер не показывал петицию другим коллегам. «Я бы хотел узнать, преступление ли продолжать работу, — написал он Сциларду. — Но я считаю, что поступил бы неправильно, если бы попытался сказать, как в последний момент привязать к бутылке того джинна, которому мы сами помогли выбраться». Конечно же, Теллеру не давали покоя мысли о том, что вскоре он сможет выпустить на волю еще более могучего джинна.

Бирнс надежно закрыл парадную дверь, но был открыт черный ход, через который секреты атома продолжали стремительно утекать в Советский Союз.

Сакс решил в начале 1945 года вернуться в Гарвард, где годом ранее не смог закончить обучение. Он решил посещать физику, химию, астрономию и инженерное дело. Таким образом, НКГБ потерял связного, посредника между резидентурой и Холлом. В качестве возможного кандидата рассматривался Голд, но он уже работал с Фуксом (а недавно — и с Гринглассом), и было нежелательно налагать на него дополнительные обязанности. Недавно в число действующих агентов Квасников вернул Леонтину Коэн, симпатичную 32-летнюю уроженку Массачусетса, члена Коммунистической партии. Она стала советской разведчицей под влиянием мужа Морриса. Теперь Яцков сделал ее связной Холла.

Коэн отправилась в Нью-Мексико примерно в конце апреля — начале мая 1945 года. Она не встретилась с Холлом, тем не менее вернулась с пакетом, который передала Яцкову в манхэттенской кофейне. Феклисов ожидал снаружи[147]. Содержимое пакета так и осталось тайной, но есть основания полагать, что в нем было подробное описание бомбы модели «Толстяк».

Теперь Квасников столкнулся с дилеммой. Если эти разведданные — не дезинформация, их важность невозможно переоценить. Но он не хотел отправлять документы в Москву, пока сведения не подтвердятся. 26 мая он послал в Москву шифрограмму, но в ней было не так много нового. Он объяснил, что «материал еще не до конца проработан. О содержании документов будет сообщено позже».

В тот же день Яцков встретился с Голдом, чтобы проинструктировать его о предстоящей встрече с Фуксом, которая должна была состояться 2 июня в Санта-Фе. Он также поручил Голду встретиться с Гринглассом. Незадолго до этого жена Грингласса Рут сняла квартиру в Альбукерке. В качестве опознавательного сигнала Яцков дал Голду половинку крышки от торта. Голд стал отказываться. Такой маневр не был описан в советском руководстве для шпионов и, кроме того, не отрабатывался на тренировках. Но задание было настолько важным, что отклонение от строго протокола признавалось допустимым риском. Яцков потерял терпение. «Я разжевал вам, идиотам, каждый шаг. Вы даже не понимаете, как важна эта миссия в Альбукерке!» — воскликнул он.