Крестьянский бунт в эпоху Сталина - Линн Виола

Колхозникам доставалась часть урожая, оставшаяся после того, как выполнены нормы по заготовкам, проведены выплаты машинно-тракторным станциям, отложены запасы семян на следующую посевную и покрыты текущие издержки. Эта обычно небольшая часть делилась между членами колхоза, однако в 1930 г. механизм распределения был не вполне ясен по причине нехватки на селе бухгалтеров и счетоводов. Предполагалось, что оплата труда будет зависеть от вида и объема работы, выполненной каждым конкретным колхозником. Однако на начальном этапе существования колхозов оплата труда рассчитывалась по традиционной формуле в зависимости от количества «едоков» или работников в семье. Система трудодней, которая в первой половине 1930 г. соперничала за официальное признание с фабричной системой оплаты труда, поначалу так и оставалась на бумаге и только в середине 1931 г. стала постепенно реализоваться на практике{967}. Она представляла собой сложную систему учета, в рамках которой «подсчитывались единицы работы, выполненной колхозником; остававшийся после сбора урожая в распоряжении колхоза доход в денежном и натуральном выражении делился между членами колхоза в соответствии со вкладом каждого отдельного колхозника»{968}. Каждый трудодень оценивался по-разному в зависимости от степени квалифицированности труда. Кроме того, во многих колхозах труд женщин, а иногда и подростков, оплачивался в меньшем размере, хотя это никогда официально не признавалось и не было санкционировано властями{969}.

После выполнения колхозом всех обязательств перед государством возможностей для выдачи заработанного на трудодни оставалось очень мало, из-за чего колхозники не могли должным образом обеспечивать свои семьи и были вынуждены дополнительно обрабатывать приусадебные участки. Несмотря на то что их статус не был определен законодательно вплоть до принятия в 1935 г. Примерного устава сельскохозяйственной артели, большинству колхозников удавалось сохранить за собой небольшой надел для личных нужд. Государство постепенно стало признавать важное значение частных наделов для сферы потребления как в городах, так и на селе. Начиная с мая 1932 г. колхозам и колхозникам разрешалось реализовать излишки продукции, полученной с приусадебных участков, на жестко регулируемом рынке и только после выполнения всех обязательств по государственным поставкам. Хотя деятельность частников и посредников была запрещена, а государство часто вмешивалось в операции на рынке, львиную долю дохода крестьяне получали именно с приусадебных участков и от реализации излишков сельхозпродукции{970}. Отчеты первых лет существования колхозов говорят о том, что у бывших середняков положение в них было несколько лучше, чем у бедняков. Отчасти это было вызвано наличием у них более ухоженных и плодородных частных наделов{971}.[95]

Число крестьян-единоличников, продолжавших трудиться вне системы колхозов, сокращалось. Они находились в худшем положении по сравнению со вступившими в колхозы из-за непомерного налогового бремени и обязательств по госпоставкам. Если единоличник считался кулаком, он получал так называемое твердое задание, что делало его труд экономически нерентабельным. Единоличники обрабатывали самые бедные пахотные земли, государство также принудительно скупало у них домашний скот[96]. При этом крестьяне, покинувшие колхозы после марта 1930 г., так и не смогли добиться, чтобы местные власти вернули им утраченное имущество, которое составило основные средства производства и трудовой капитал новых колхозов{972}. Маргинализации единоличников способствовала также взаимная неприязнь между ними и колхозниками{973}. С конца 1930-х гг. экономические репрессии государства стали основным механизмом принуждения крестьян к вступлению в колхозы или их полного изгнания с земли.

Как члены колхозов, так и единоличники жили в условиях дефицитной экономики. За их счет осуществлялся процесс индустриализации и расширения государственного контроля над деревней. Необходимость постоянной отправки зерна на экспорт вкупе с низкой урожайностью и производительностью, а также катастрофическим сокращением поголовья скота привели к обнищанию села. В первой половине 1930-х гг. в деревне резко упало потребление и снизилась доступность промышленных товаров. Весной 1930 г. многие крестьяне, в основном бедняки, страдали от голода и умирали голодной смертью или же от болезней, вызванных недоеданием (что наблюдалось чаще){974}. Самый низкий уровень потребления наблюдался в 1932–1933 гг., когда по стране прокатилась разрушительная волна голода, особенно сильно ударившая по Украине, Северному Кавказу и Казахстану. Голод, который был вполне ожидаем, но вряд ли планировался заранее, явился результатом непомерных требований со стороны государства, произвола, царившего во время кампании по коллективизации, и сложившейся политической культуры, которая практически не считала крестьян людьми{975}. В результате в те годы погибло от 4 до 5 млн. человек{976}.[97]

Дефицитная экономика способствовала возникновению в крестьянской среде концепции новой моральной экономики. Понятие «моральная экономика» использовалось для обозначения народных представлений о том, что считается экономически справедливым и легитимным исходя из традиционных «социальных норм и обязательств»{977}. Эта моральная экономика явилась следствием нового порядка коллективного хозяйствования и дефицитной экономики и отражала изменившиеся под их влиянием представления крестьян о справедливости. Данные трансформации стали результатом изменения государственной концепции экономической справедливости, шедшей вразрез с традиционными воззрениями крестьян, считавших зерно исключительно своим. В коллективизированной деревне представления о моральной экономике были основой и главной легитимирующей силой моделей адаптации крестьян к новым условиям и их стратегий выживания.