У солдата есть невеста - Александр Зорич

Все это время ее бессонная соседка сосредоточенно мурыжила пелевинский «Шлем ужаса». Фаина знала эту махонькую книгу, неказистую курочку фазана в павлиньем вольере мэтра – вот уже несколько месяцев Клуб приторговывал ею со своей двадцать шестой страницы (брали оптом на реализацию). Судя по лицу женщины, она так и не сумела повествованием плениться. После завтрака ее прорвало.

– Вы случайно не читали? – спросила она Фаину, напряженным взглядом указывая на книгу.

– Читала.

– Понравилось?

– Ну… Другие книги этого автора произвели на меня большее впечатление, – уклончиво, будто дело было на планерке, ответила Фаина. – Но и эта до известной степени хороша.

– А мне вот как-то совсем не нравится… Правда я других не читала.

– Почему же вы ее купили?

– Продавец посоветовал. Я сказала, что еду на Крит, попросила что-нибудь небольшое, художественное. Но чтобы современное. Ну там про лабиринт… Про этот, забыла как называется…

– Кносский дворец? – неуверенно подсказала Фаина.

– Да. И он мне посоветовал этот вот «Шлем». А там вместо дворца все время какой-то Интернет.

– Ну вы же сами хотели, чтобы современное, – мягко улыбнулась Фаина. Она вдруг почувствовала себя уполномоченной извиниться за весь книгораспространительский эгрегор.

– Современное, выходит, обязательно про Интернет? И эти… подскажите…

– Интернет-чаты.

– Вот!

– Когда я увидела в археологическом музее английскую булавку, сделанную еще при царе Миносе, я поняла вот что: если современность чем-то и отличается от Античности, так это, наверное, только чатами, – не сдавалась Фаина.

– Получается, в будущем все книги будут про один только Интернет?

– Ну… не знаю. Книги ведь они про жизнь. Правильно? А у многих современных людей жизнь состоит в основном из Интернета.

– Грустно это как-то, – вздохнула женщина и, скривив рот, сдула со щеки длинную челку. На Фаину посмотрели ее изможденные белесоватые глаза с красной сеткой сосудов.

– В принципе, да. Но, я думаю, когда наша жизнь будет состоять из одного сплошного Интернета и прочей этой фигни, грустно нам уже не будет. Ну это как когда реально живешь в лесу, рассказы про белок и зайцев не надоедают.

До самой посадки они разговаривали. Фаина наврала, что работает в турагентстве и едет на Крит в командировку. Женщина призналась, что собирается «просто-напросто отдохнуть», что ее мужа на работе премировали горящей путевкой, а он вдруг расхотел ехать и переписал путевку на нее. Наверное, тоже наврала.

13

Было около шести тридцати утра. Соловая, с припухшими от дармового аэрофлотского каберне веками Фаина ехала в такси, когда из сумки послышалась истеричная трель мобильника.

– Але, – сухим голосом сказала Фаина.

– Фаинский, ты меня слышишь? Это Прохор!

– Привет. Говори.

– Можно я сейчас зайду? Мне книга нужна. «Фрагменты речи влюбленного». Я ее Лехе на той неделе давал почитать.

– Ну и нужна, и что?

– Сильно нужна. Я ее взял без спросу у одной девушки. А теперь мы с ней как бы разбежались… Надо отдать назад в общем. Я сейчас зайду, можно?

– Нельзя.

– Не понял.

– Я говорю: нельзя зайти!

– Мне без пизды книжка нужна, ну Фаинский!

– Прохор, меня в городе нет.

– А когда будешь?

– Никогда.

– Нет, серьезно.

– Я за границей, Прохор. Еду в такси.

– И что же мне теперь делать прикажешь, Фаинский?

– Не знаю. Надиктуй свои «Фрагменты» по памяти, распечатай красивенько на цветном принтере, переплети и вручи ей с посвящением. Как-то так.

Фаина нажала «отбой» и захлопнула черные створки своего флипа (ей вдруг вспомнилось, что в Клубе раскладные мобильники называли «ракушечками»). Приоткрыв окно, она выбросила дорогую штуку на дорогу, через плечо насладившись тем, как под колесами грузового фургона ее шикарный «мотороллер» превращается в грудку изъеденной проводами пластмассы. Застарелым недоразумением выглядел теперь и конвейер ее прежней жизни.

«Метафора во вкусе детективщика Карманчина. Там каждый уважающий себя главгер в эпилоге роняет мобилу в седые воды какой-нибудь провинциальной реки…» – со смешком подумала Фаина.

Загорелый водитель, зорко следивший за ее шалостями в зеркало, сделал вид, что ничего не заметил.

– Мы уже подъезжаем. Вам куда именно? – спустя некоторое время спросил он на ужасном греческом английском.

– Мне сказали, я должна быть там, где зеленые луга. Недалеко от Дворца.

– Луга? Понял.

Пока они ехали, Фаина пыталась вспомнить где именно лежит записка для Алексея. Ее текст был сродни легендарному предновогоднему объяснению Ельцина, прозвучавшему из телека перед его уходом на пенсию. Смысл, по крайней мере, был тот же. На холодильник примагнитила? Или возле зеркала в спальне?

Но когда автомобиль остановился у подножия высокого изумрудно-зеленого холма, словно забором отделенного от остального мира шеренгой дюжих кипарисов, мысли о записке как ливнем смыло.

Прошлого не существовало больше, точнее, оно существовало, но лишь как некий бродячий прикол мощностью в одну улыбку, этакий чебурек из чебурашки или «Каникулы в Простатитино», ха-ха.

А по-настоящему существовало вот что.

Залитый колдовскими росами крутой склон, покрытый сочной весенней травой, лишь кое-где седые валуны. К началу июня зелень выцветет, но это потом, пока ковер – эдемский.

Среди травы – цветы, душистые крошечки. Они пахнут теплом, жизнью, наслажденьем. Серебристые извитые оливы там, далеко.

На холме, на его куполе-вершине в окружении благоуханного гиацинтового кольца – кряжистый дуб, добрый исполин. Свет медленно восходящего на свой лазурный трон солнца сквозит через его малахитовую листву, превращает в пылающие алмазы капли росы, смещает фокус восприятия, дразнит, пугает, обещает – все это сразу.

А на самой вершине, под деревом, подобрав под грудь копыта, лежит и жует жвачку огромный, чистый, мягкий белый бык.

Точнее, не белый он – цвета морской пены, цвета непастеризованного молока, цвета жидкостей любви.

«На мягком простер гиацинте свой бок белоснежный» – вспомнилось Фаине из Вергилия. По античке у нее была твердая пятерка.

И вот солнечный диск замирает позади массивной головы быка. На несколько мгновений образуется словно бы нимб и золотые нити от него во все стороны. И кажется: это они сшивают воедино греческий остров, а заодно с ним – и весь мир, они удерживают его в зыбком единстве прошлого и настоящего. И кажется, что это их, нитей, упругие подрагивания заставляют утренних птиц щебетать, а самолеты – взмывать над холмами.