Собрание сочинений в десяти томах. Том 10 - Юзеф Игнаций Крашевский

— Я раздала бедным, на панихиды по матери, на молебны за твое благополучие.

— Все?

— Вот столько осталось.

Ян посадил ее к себе на колени и, обнимая, целуя, стараясь подсластить признание, которое должно было изменить вдруг всю их жизнь и покрыть тучами ясное до сих пор чело Ягуси, сказал:

— Дорогая моя, ты не знаешь, в каком мы теперь положении: у нас уже долги, а денег ни гроша.

— Как же так, Ян? Того быть не может! Ты напрасно меня пугаешь! Ты сам опасаешься без причины. Мручкевич и Перли, которые пальца твоей левой руки не стоят, живут кистью, а тебе было бы трудно прожить своим трудом?

— Это так, ангел мой! Напрасно гоняюсь я за работой, везде нахожу или занятое место, или перехваченную работу, или равнодушие и незнание искусства. Будущее меня очень пугает. Будем бережливы, очень бережливы, так как мы беднее бедных, у нас уже долги. Я немного обманываю тебя, моя дорогая; но умираю со страху, чтобы ты когда-нибудь не испытала нужды, которой изо всех сил постараюсь избежать.

Ягуся обняла его, поцеловала и воскликнула:

— Не беспокойся: то, что роздано бедным, вернет Бог. Будем работать! Будем сберегать, будем молиться и надеяться. Я еще думаю настолько хорошо о своем родном городе, что не буду бояться. Нет, нет, Янек мой, не бойся. Ты только нехорошо поступил, что скрывал от меня. Я до сих пор много напрасно истратила, часто позволяла себе лишнее. Теперь буду знать, как надо сберегать, чтобы скопленные деньги успокоили тебя, увидишь!

Спустя несколько дней Ягуся принесла Яну в переднике несколько сот золотых, которыми, пробежав по комнате, радостно позванивала; она высыпала их на пол и воскликнула:

— Ну, успокойся, вот тебе деньги, вот деньги!

— Что это? Откуда? — спросил Ян.

— Откуда? Я продала все свои ненужные мелочи, даже несколько памяток после отца и бабушки, но ради тебя чего же я не сделаю!

И бросилась ему на шею. Ян обо всем позабыл.

— А, буду экономна, увидишь, увидишь как! — воскликнула она, ласкаясь к нему.

Как раз в этот момент пришел Перли, увидел рассыпанные деньги и разнес по всему городу, что у Яна пропасть денег, по полу у него валяются. И те лица, которые, зная о его настоящем положении, может быть, постарались бы подыскать ему работу, теперь предпочитали дать ее другому: первому Перли, который постоянно жаловался на свое положение художника, пребывающего в нужде.

Между тем Ягуся готовилась стать матерью.

Во всякое другое время это наполнило бы радостью весь дом; теперь же почти пугало Яна. Ягуся одна радовалась ожидаемому ребенку и шила ему чепчики, рубашки, краснела от счастья и считала на пальцах оставшиеся дни.

— Через столько-то и столько-то, — говорила она, — явится наш желанный гость!

Она упрекала мужа, что он не достаточно разделяет ее счастье, ее радость.

— Если будет сын, дам ему имя Ян; если девочка, назову ее Иоасей. А какая будет красавица! Как тот ребенок Альбано, которого я так люблю, знаешь? Вот увидишь, он будет тебе служить моделью ангела, только приделаем ему крылышки.

Долгие часы проходили без занятия, без дела, среди нежных ласк, забвения обо всем. Уроки Яна, неизвестно почему и отчего, постепенно прекратились; нужда опять чувствовалась дома. Не видя другого выхода, Ян отправился к Жарскому одолжить денег. Старый делец, подсчитавший все выгоды, охотно согласился; он уверил Яна, что всегда придет ему на помощь, пока только будет в состояни, и успокоил его относительно будущего. Как все нерасчетливые люди, охотно черпающие из чужого кошелька, но не видящие, что будет завтра, Ян, будучи в состоянии легко взять в долг денег, вскоре сильно задолжал. Со страхом он огляделся, когда посчитал, наконец, все деньги и увидел, что их нельзя окупить даже годом труда.

У него все спуталось в голове.

Ягуся болела, ослабла, забыла об экономии; жила вся в ребенке. Не решаясь противоречить ей, видя, что она больна, Ян забросил и уроки, и работу, просиживая около нее и не умея ни в чем отказать.

Последние деньги кончились; Мамонич молчал печальный и задумчивый. Ян, стыдясь, не торопился жаловаться перед ним и посвящать в свои дела, чтобы не вынуждать к новым самопожертвованиям.

Наконец, однажды, когда Ягуся не могла сама уйти гулять и послала их, оставшись с подругой юности, Мамонич нарушил молчание, длившееся несколько месяцев, и спросил:

— Скажи же мне о себе, о своих делах; есть у тебя деньги?

— Не спрашивай об этом, — ответил Ян.

— Опять тебе не хватает, понимаю, но как же вы жили до сих пор?

— Я брал в долг, — прошептал Ян.

— А! Брал в долг? — живо спросил Тит, — где? У кого? Может, у евреев?

— Нет, большею частью у Жарского.

— Это почти одно и то же, — возразил Мамонич. — Ему хочется заполучить остальные твои картины; надо ему вернуть деньги. Скажи откровенно, сколько ты ему должен?

— Много! Будешь удивляться и сердиться, не скажу. Но Ягуся больна, не сделать для нее чего-нибудь в этом положении было бы безжалостно, постыдно напоминать ей об экономии, нельзя. Ну, скажи сам! Я ее развлекаю и баюкаю надеждами на заработок, а о долгах не упоминаю, скрываю, должен скрывать.

— Но как же ты рассчитаешься?

— Жарский может взять картины, ты сам говорил.

— Да, но по какой цене? По ничтожной!

— Разве он был бы столь хитрым, столь?..

— Договаривай: подлым, больше, чем думаешь. Между тем Мручкевич и Перли перехватили одну работу, которая бы тебе подошла. Новый капуцинский костел, десятка два миль отсюда, строится на месте сгоревшего.

— Что ты говоришь!

— Да, да! Только вчера я узнал об этом. Перли ожидает получить несколько тысяч злотых; Мручкевич взял только факторские. О тебе распространяются слухи, что ты спишь на золоте, а тебе, может быть, не на что купить хлеба!

— Как раз я опять собрался к Жарскому.

— А уроки?

— Сошли на нет; я запустил их. Бедная Ягуся беспокоится, страдает сильнее, когда меня нет около нее. Состояние ее очень беспокоит; не могу оставить ее без присмотра. Прислуга прибавилась, а дома ни копейки.

— Вот пока что три червонца, — сказал Тит. — Я взял их для тебя на всякий случай, больше нет.

— Оставь, я тебе и так должен.

— Ничего не должен, пока я не приду и не скажу в