Император Юлиан - Гор Видал

Спешившись, я направился через площадь к дому префекта. Я шел по проходу между шеренгами гвардейцев-доместиков… они так называются, потому что расквартированы непосредственно в переднем портике Священного дворца. Производя смотр этого нового пополнения своей армии, я сохранял хладнокровие. В большинстве это были германцы в богато украшенных доспехах… вот, пожалуй, пока и все. Они, со своей стороны, изучали меня с нескрываемым любопытством и тревогой, что вполне объяснимо. Немало императоров в прошлом побаивались своей охраны.

Я поднялся по ступенькам и вошел в дом префекта. Здесь меня ожидали, выстроившись в ряд, знатнейшие вельможи Римской империи; при моем приближении они опустились на колени. Я попросил их подняться. Терпеть не могу, когда старики, годящиеся мне в деды, падают передо мной ниц. Не так давно я пытался упростить придворный церемониал, но сенат не утвердил моего указа - ничем из них не выбить привычки к холуйству! Они доказывали мне, что примерно такой же церемониал существует при дворе персидского царя и мне не к лицу вести себя иначе, а то народ перестанет меня бояться и чтить. Глупости! Впрочем, мне сейчас не до того, на очереди более серьезные преобразования.

Первым меня приветствовал Арбецион. В год моего назначения цезарем он был консулом. Ему сорок лет, он энергичен и на вид суров. Родившись в крестьянской семье, Арбецион вступил в армию простым солдатом и сумел стать командиром всей римской конницы, а затем и консулом. Раньше он метил на место Констанция, теперь на мое. С такой личностью можно справиться двумя способами. Можно его убить. Можно также завалить его по уши работой и держать при себе, не спуская при этом с него глаз. Я выбрал второе, так как давно заметил: если человек достаточно честен и благонамерен, но к тебе относится плохо, последнее ему следует простить. Тех, кто честен в общественных делах, надо к себе приближать, каковы бы ни были ваши личные счеты; в то же время от преданных, но бесчестных людей следует избавляться.

Арбецион приветствовал меня от имени сената, хотя и не был его председателем.

- Мы готовы выполнить любую волю Августа - любую… - произнес он вслух, но по гордому и надменному тону чувствовалось: этому не бывать.

- …и приготовить все к торжественному въезду государя в столицу, как того требует церемониал! - донеслось до меня, и я увидел, что из толпы сенаторов навстречу мне вышел дядя Юлиан. Его трясло от волнения и от малярии, которую он приобрел в бытность наместником в Египте. Я радостно его обнял. Мы не виделись семь лет, хотя, преодолевая страх, старались переписываться регулярно. Дядя за эти годы сильно сдал: лицо осунулось, желтая кожа покрылась морщинами, глаза ввалились, но в тот день он весь сиял. Взяв его под руку, я обратился к сенату:

- Ваш поступок тронул меня - не так уж часто сенат покидает столицу, чтобы встретить ее первого жителя, скорее наоборот, это я должен прийти к вам, своей ровне, и делить с вами тяготы власти. Вскоре мы встретимся в Константинополе, и вы получите от меня подобающие вашему сану знаки уважения, а пока хочу объявить лишь об одном. Подобно Адриану и Пию Антонину, я не возьму с провинций коронационных денег. Наша империя слишком бедна, чтобы приносить мне дары. - Мои слова встретили рукоплесканиями. Что-то еще промямлив, я пожаловался на усталость и вышел. Префект Гераклеи повел меня в комнаты. Он кланялся, спотыкался, путался у меня под ногами, пока наконец мое терпение не лопнуло и я не возопил: "Ради Гермеса, где тут можно помочиться?!" Так величественно началось царствование нового императора, прибывшего на восток своей империи.

В доме префекта была небольшая баня. Отмокая в бассейне с горячей водой, я с наслаждением вдыхал обжигающий пар, а дядя Юлиан тем временем рассказывал мне о том, что происходило при дворе.

После смерти Констанция Евсевий прощупывал нескольких членов Священной консистории, не согласятся ли они провозгласить императором Арбециона, Прокопия… или меня. - Тут дядя робко улыбнулся. Он спешил упредить осведомителей и рассказать об этом лично.

- Разумеется, - сказал я, не отрывая глаз от того, как пятнышко пыли из моей бороды, чем-то похожее на серое облачко посреди ясного неба, медленно движется в дальний угол бассейна, где стоял чернокожий раб. Он держал в руках губки и полотенца и был готов по первому знаку пустить их в ход. Ему было невдомек, что я никогда не позволяю банщикам ко мне прикасаться.

- Каков же был ответ консистории?

- Трон по праву престолонаследия принадлежит тебе.

- Тем более что я был в каких-нибудь нескольких сотнях миль.

- Вот именно.

- Где Евсевий?

- Во дворце. Занят подготовкой к твоему прибытию. Он все еще хранитель священной опочивальни. - Тут дядяулыбнулся. Зажмурившись, я ушел под воду, а когда через мгновение вынырнул, на скамье рядом с дядей уже сидел Оривасий.

- Разве так приближаются к священной особе императора? - И я с притворным гневом ударил по воде и окатил как следует Оривасия; перепало и на долю дяди Юлиана. Они оба рассмеялись, а я вдруг спохватился и даже встревожился. Вот так и рождаются тираны! Сначала невинные шуточки: сенаторов в бане обрызгает или, скажем, угостит приближенных за обедом бутафорской едой из дерева, потом еще что-нибудь в том же духе, и, что бы ни сотворил, все подобострастно смеются, находя забавными даже самые нелепые выходки. Затем подобные затеи приедаются, и однажды император насилует чужую жену, да еще на глазах у мужа, а то возьмется за мужа в присутствии жены. Но вот уже и этого мало: и муж, и жена подвергнуты пыткам, а затем отправлены на казнь. Как только дело дойдет до убийств, император уже не человек, а лютый зверь - сколько их уже перебывало на римском троне! Я кинулся извиняться перед дядей и даже перед Оривасием, хотя мы с ним как родные братья. Ни тот ни другой так и не догадались, с чего это я так каюсь.

Оривасий пришел рассказать, что консистория запрашивает, кого я намечаю в консулы на следующий год.

- Ну а ты, дядюшка, что скажешь?

- Нет, это мне не по карману. - Таков уждядяЮлиан: вечно жалуется на бедность, а сам богат, как Крез. Кстати, в наше время должность консула обходится не так дорого, как прежде. Оба консула делят расходы на устройство состязаний, которые им надлежит финансировать, пополам, да и император не скупится - выделяет средства из своей личной казны.

- Думаю, Оривасий, тебе это тоже не по нраву?

- Да, Август, не по нраву.

- Тогда - Мамертин, - сказал я и отплыл в дальний угол бассейна. Эта кандидатура моим собеседникам понравилась.

- Известный оратор, - одобрил дядя, - из хорошей семьи и в народе популярен…

- И Невитта! - Тут я нырнул и сидел под водой, пока хватало дыхания, а вынырнул - у дядюшки на лице ужас, а Оривасий улыбается: ему забавно.

- Но ведь он же… он… - не договорил дядя Юлиан.

- Да, франк. И варвар. - С этими словами я вышел из бассейна. Раб закутал меня в большое полотенце и хотел было помассировать, но я отстранился. - А еще это один из наших лучших полководцев. И восточные провинции будут постоянно помнить, что в случае чего я всегда могу опереться на верный мне Запад.