Четвертый крестовый поход - Джонатан Филипс

В ночь на 13 апреля, как только распространилась весть о бегстве Мурзуфла, оставшееся духовенство, правительство и знать собрались, чтобы обсудить свои дальнейшие действия. Их вера в могущество своего города была столь велика, а страх и ненависть к уроженцам Запада столь сильны, что они предпочли избрать нового императора и продолжить борьбу. Два человека вызвались, по выражению Никиты, «стать кормчими обреченного корабля». Оба кандидата были опытными воинами. Константин Ласкарис и Константин Дука обладали равными способностями и, учитывая невозможность полновесного обсуждения достоинств, решили бросить жребий.

Победителем оказался Ласкарис, хотя ввиду обстоятельств избрания он отказался носить императорские знаки отличия. Он призвал население отразить наступление крестоносцев, прямо заявив Варяжской дружине, что в случае поражения они не получат своей платы и щедрых даров, к которым привыкли. Руководство Константинополя было готово к битве, но у остальных такой решимости не было. Среди широких масс никто не ответил на призыв Ласкариса, а Варяжская дружина, воспользовавшись крайней нуждой в своих услугах, решила выторговать повышение платы. Увидев на рассвете 13 апреля крестоносцев и решив, что повышенное жалованье является недостаточным побуждением к бою, многие варяги предпочли быстро разбежаться.[552]

Несмотря на всю решимость предшествующей ночи, как Алексей III и Мурзуфл, Ласкарис решил, что ничто не сможет спасти Константинополь, и стал третьим императором, который в течение десяти месяцев решил спастись бегством.

Как и предполагалось, в ожидании сражения армия крестоносцев сгруппировалась по подразделениям. Но ни оказалось никого, кто бы решился им противостоять. Сперва крестоносцы не знали о бегстве Мурзуфла, но вскоре стало очевидно, что в городе сопротивляться некому. Известие о бегстве императора быстро распространилось, и стало ясно, что Константинополь предоставлен милости уроженцев Запада. Те, кто готовился сражаться, отчаялись из-за вероломства предводителей и решили, что самым разумным будет сдать город. Облаченные в служебные облачения, неся прекрасные кресты и драгоценные иконы, церковные иерархи отправились к крестоносцам в надежде на то, что, оказывая им такую честь, они спасут город от разграбления. Вместе с ними шла часть варягов — вероятно, рассчитывавших еще раз поменять хозяина или же в качестве иностранцев избежать гонений против православного населения.

Интересно, что греческое духовенство обращалось прежде всего к Бонифацию Монферратскому. Его родственные связи с королевским домом и формальное положение руководителя крестового похода давали повод надеяться, что он станет новым императором.[553]

Если греки рассчитывали на то, что проявление почтения смягчит сердца крестоносцев, то они серьезно ошибались. Десятилетия недоверия к византийцам, усугубившегося все возраставшей обоюдной неприязнью последних месяцев, не могли пройти бесследно. Никита писал, что «на настроение крестоносцев совершенно не повлияли их речи, на губах не мелькнуло ни малейшей улыбки, и нежданное это зрелище не превратило жестокие и беспощадные взгляды и ярость в подобие радости».[554] Как только формально капитуляция была принята, крестоносцы отстранили греческое духовенство и стали хватать все, что попадалось под руку. Началось разграбление Константинополя.

Разграбление Константинополя, апрель 1204 года

Когда основная часть войска крестоносцев бросилась грабить Константинополь, руководители похода быстро начали действовать, чтобы сохранить город. Их первой заботой был контроль над основными императорскими резиденциями — дворцами Буколеон (Великим) и Влахерна. Бонифаций Монферратский сразу же направился в Буколеон, который распахнул ворота на условиях сохранения жизни всем, находящимся в нем. Здесь укрылось много представителей византийской знати, включая членов разных императорских семей. Среди них была высокомерная Агнесса, сестра французского короля Филиппа, а также Маргарита, вдова Исаака Ангела и сестра короля Венгрии. Но для крестоносцев важнее была сокровищница дворца, собиравшаяся в течение многих веков императорской власти. Виллардуэн с трудом мог описать тамошние богатства: «Там находилось такое хранилище сокровищ, что едва ли нашелся бы кто-то, кто сумел бы их сосчитать».[555] Бонифаций оставил в дворцовом замке свой гарнизон, который, кроме военных целей, должен был охранять сокровищницу.

На севере города Генри Фландрский на таких же условиях вступил во Влахернский дворец, где тоже обнаружил великолепную сокровищницу и оставил гарнизон для охраны обретенного богатства. Если овладеть этими двумя дворцами оказалось сравнительно просто, то в остальных местах развитие событий показывало неуемную алчность и жестокость крестоносцев, добравшихся до сокровищ беззащитного населения. Некоторые описания, например, мемуары Виллардуэна и Робера де Клари, обходят молчанием постыдные и трагические эпизоды. Другие, как Гунтер из Пайри, приводят пугающие подробности. Но, естественно, самые яркие и драматические сведения о разграблении Константинополя можно почерпнуть у двух византийских писателей — Никиты Хониата и Николая Месарита.

Несмотря на заранее выработанные крестоносцами условия относительно поведения западных армий в городе, очарование такого количества добычи, равно как и определенная напряженность среди самих крестоносцев, оказывали неизбежное воздействие. Уверенные в том, что господь награждает их за борьбу с нечестивыми и вероломными греками, крестоносцы считали свои действия законными и оправданными. Стремление уроженцев Запада к добыче заставляло их грабить горожан и сам город. В своем праведном рвении они не задумывались о чувствах тех, кого грабили, равно как и о святости опустошаемых зданий. Балдуин Фландрский замечал: «Отказывавшие нам в малом были вынуждены отдать нам все по решению Господа».[556]

Крестоносцы растекались по городу как смертоносный вирус, распространяющийся по крови дряхлого старца: они закупоривали движение, а затем прерывали и саму жизнь. Для Никиты они были «предтечами антихриста, посредниками и предвестниками его нечестивых деяний».[557] Очевидной целью крестоносцев становились церкви, откуда были вынесены сотни прекрасных икон. «Бесценные раки, содержавшие останки святых, пострадавших ради Христа, были вырваны из алтарей, на землю исторгнуты хлеб и вино, претворенные в тело и кровь Христову. Хотя его [Христа] бок не был вновь пронзен копьем, но потоки божественной крови снова пролились наземь», — так с болью писал Никита.[558] В описаниях Николая Месарита читаем: