Нео-Буратино - Владимир Корнев

Полотер хмыкнул:

— Да вы очень быстро выдергиваете карту. Не волнуйтесь, повторите.

— Я и не думаю волноваться! — Гвидон последовал совету и спокойно открыл дверь. — Спасибо! — кивнул он служителю, тот улыбнулся и после короткого замешательства пошел к своему рабочему агрегату.

«Хотел, наверное, чаевых. Ничего — им и так здесь хорошо должны платить. И вообще, пусть с иностранцев берет».

Войдя в номер, Гвидон был сразу впечатлен помещением, где ему предстояло провести ближайшую ночь. Светлая просторная комната была обставлена мебелью под орех, а может, и настоящего орехового дерева — Гвидон плохо в этом разбирался. Он только понял, что все стильно: «Кажется, это называется ампир». Широченная роскошная кровать с тремя подушками в ряд («трехспальная, что ли?») с двумя бра, ночной тумбочкой и низким столиком по бокам. Шаловливая мысль посетила артиста: «Эх, жаль, что с Зиной сейчас не связаться!» Изучая номер дальше, любознательный гость с удовольствием отметил, что в нем есть еще мягкий диван в шотландскую клетку, торшер, а под ним стеклянный столик с круглой коробкой под кожу и три бокала (большой и два поменьше). «King room»! — так назывались его апартаменты в проспекте, выданном портье. Он развалился на диване и стал листать проспект. В предлагаемом спектре услуг его цепкий взгляд сразу выхватил строчку: «Мини-бар». Душа Гвидона запела, будто он уже согрелся изнутри. «Так можно жить. Где-то здесь, в номере, должен быть мини-бар. Перед душем самое время выпить чего-нибудь». Он потер вспотевшие ладони, предвкушая хороший джин или виски. «Можно и водки, на худой конец!» — И он принялся за поиски. Найденный объект открываться не хотел. В очередной раз потревоженный Гвидоном полотер пояснил, что бар оплачивается отдельно, и указал в проспекте отеля сноску мелким курсивом. Гвидон взъерошил волосы и подошел к письменному столу с разнообразной рекламной продукцией. Его внимание привлекла большая фирменная папка с изображением голубого яйца Фаберже в серебряной оправе (такое же, только меньших размеров, было на конвертике для ключа). «Догадались ведь эмблему выбрать! Держат стиль!» Внутри папки оказалось меню аж трех ресторанов и бара, предлагавших заказ в номер круглые сутки. Гвидон решился: «Хорн все оплатит — отведу душу!» Полистав меню, изобиловавшее различными кулинарными изысками, он, не глядя на цены, решил, что неплохо бы выпить бутылочку водки, закусить «традиционным русским борщом» (Гвидон всегда думал, что борщ — блюдо украинское, впрочем, особой разницы между русским и украинским он никогда не находил), лесными грибами под соусом «Мадера» «со взбитыми сливками, хрустящей слойкой и петрушкой», «пельменями из свинины со сметаной и савойской капустой», а также икрой черной «с блинами, сметаной, зеленью, нарезанным луком и яйцом и хлебными злаками в ассортименте». От одного прочтения списка выбранных блюд Гвидон истек желудочным соком и, глотая слюнки, побежал к телефону, которых в комнате оказалось два. По указанному номеру он без труда заказал все вышеперечисленное, кроме водки. Последней, как крепкого напитка, в меню почему-то не было, но за дополнительную плату недоразумение готовы были уладить, да еще Гвидону подсластили пилюлю бутылкой шампанского в качестве рождественского подарка. Он, в свою очередь, сообщил, что готовится принять душ, и пусть за это время накроют стол. На том и порешили.

Забравшись в ванну, ослепленный белым кафелем стен и пола, Гвидон долго перебирал маленькие флакончики на раковине, пытаясь прочитать, в каком же из них шампунь. Наконец нашел и «shampoo», и «conditioner». Он собрался было включить душ, но здесь его подстерегала очередная неожиданность: с краном горячей и холодной воды он еще кое-как разобрался, а вот извивающуюся металлическую змею «приручить» не мог. Вертел, как крыловская мартышка, и так и сяк, но нигде не было подобия переключателя с крана на душ, и это Гвидона разозлило: «Как же они там пользуются душем на „диком“ Западе? Такое впечатление, что смеситель с распылителем никак не связаны, — маразм!» В итоге все-таки пришлось набрать ванну и мыться в ней. Гвидон запахнулся в халат и решил посушить волосы феном. Он воткнул вилку в розетку, посмотрелся в зеркало и, взяв фен правой рукой, щелкнул переключателем — эффект был нулевой! Дальше возиться не стал — повесил фен на крючок. «Что немцу хорошо, то русскому смерть», — перефразировал Гвидон старинную пословицу и в изнеможении опустился на импортный унитаз. Осторожно проверил, работает ли слив, — мало ли что еще выдумала лишенная тормозов западная мысль? Слив был привычный, как дома. Гвидон блаженно расслабился, и тут взгляд его упал на телефонную трубку прямо над левым плечом на стене. Он набрал номер квартиры на Пушкарской, чтобы узнать, как дела с дележом жилплощади и вообще что новенького. В Питере трубку сняла сама бабушка Светлана Анатольевна. Узнав Гвидона по голосу, она, всхлипывая, сообщила ему сногсшибательную новость:

— Ди-Ди… му-му… Диму задавила машина…

Гвидон и не знал, что сказать в ответ:

— Как задавила?!

— Насмерть… — И опять в трубке захлюпало.

Старушка искренне оплакивала погибшего зятя.

— Сосед пошел за лопатой. Сейчас пойдем хоронить во дворе.

Соображая, что у бабушки, видимо, не все в порядке с головой, Гвидон нашел в себе силы сказать:

— Ничего пока не предпринимайте. Я сам разберусь. Будьте на месте.

В трубке раздались короткие гудки. Счастью Гвидона не было предела: «Вот это, что называется, поперло. Умер, тюремщик несчастный! Нет, Бог определенно есть где-то! Правда, если бабушка свихнулась, то справка о дееспособности становится недействительной, и нельзя будет оформить брак… Но жениться-то вроде теперь и не надо: я единственный наследник! А если и старушка скоро умрет (не до ста лет же она, действительно, проживет?), то обе комнаты мои!!! Да что там — вся квартира моя будет!» Откуда ни возьмись, у робкого артиста появилось упрямство, и он позвонил еще в одно место: знакомому милиционеру в отделение, узнать, давно ли выпустили Диму. Знакомый сказал, что его день продержали в КПЗ, а затем освободили, взяв с него подписку, что он обязуется не шантажировать Гвидона.

— Все складывается в твою пользу, — радостно поведал мент.

Гвидон, пошатываясь, выбрался в прихожую, прошел в комнату. Стол был накрыт по его заказу, бутылка шампанского стояла в круглой коробке, которая оказалась своеобразным ведерком для льда. «Теперь есть повод пировать!» — возликовал Гвидон и отметил очередную удачу.

Утром Гвидон протер глаза, и взгляд его сразу упал на гравюру под XIX век, изображавшую, как он понял, Тверскую пушкинской эпохи. Это была довольно милая с виду провинциальная улица с каланчой вдалеке. По тротуарам фланировала публика в сюртуках и декольтированных платьях, в цилиндрах и чепцах. По булыжной мостовой катил гужевой транспорт. Артист попытался мысленно сопоставить современную Москву с прежней — выходило с большим трудом. Наконец он вскочил, прогоняя остатки сна, и с удовлетворением отметил, что не «переспал»: таймер показывал 10:00. Гвидон хлебнул замороженного шампанского из горлышка: единственное, что оставалось на убранном расторопной консьержкой столике от вчерашней трапезы — початая бутылка вина, но лед в ведерке был заменен, словно не растаял накануне. Гость открыл настежь окно и перегнулся через перила своеобразного балкончика, хватая ртом свежий воздух (загазованная Тверская шумела внизу, как бы в ином измерении). Гвидон рассчитал, что до встречи с Хорном еще вполне успеет позавтракать (теперь как-нибудь выкручусь!) и заодно посмотреть на театр, где предстоит играть, находящийся, как объяснял немец, поблизости от отеля.