Забрать любовь - Джоди Пиколт

Август выдался невыносимо жарким, и я уже свыклась с волдырями на шее и кистях рук, постоянно открытых солнцу.

— А ты сельская девчонка, Пейдж, — заявила мама, закидывая руки за голову. — Иначе ты столько не продержалась бы.

Мне нравилась Северная Каролина. Я привыкла любоваться лучами заходящего солнца, отражающимися от склона горы, а не от куполов Гарварда, а в жаркие дни под ногами не дышал плавящийся асфальт. Но иногда мне казалось, что мы полностью отрезаны от внешнего мира. Я прислушивалась, пытаясь уловить хоть какие-то звуки кроме стука копыт и зудения мошкары, но слышала только собственный пульс.

Мама перекатилась на бок и приподнялась, опершись на локоть.

— Расскажи мне о Патрике, — попросила она.

Я отвела глаза. Я могла бы рассказать ей о том, как он выглядит, или о том, что он не хотел, чтобы я ее разыскивала. Но я не хотела причинять ей боль.

— Он по-прежнему строит воздушные замки у себя в мастерской, — ответила я. — Парочку ему даже удалось продать. — Мама в ожидании затаила дыхание. — Его волосы совсем поседели, но все такие же густые.

— А глаза? Они все такие же?

Я знала, о чем она спрашивает. Ее интересовало выражение, появлявшееся во взгляде отца, когда он смотрел на шедевр, пусть даже этот шедевр являл собой невразумительное нагромождение скрепленных клеем пластмассовых деталей.

— Такие же, — ответила я, и мама улыбнулась.

— Мне кажется, именно в глаза я и влюбилась, — задумчиво произнесла она. — А еще в его рассказы об Ирландии и обещания отвезти меня туда. — Она снова откинулась на спину. — А что он думает о славном докторе Прескотте?

— Они не знакомы, — ответила я и тут же прокляла себя за оплошность. Я ведь решила потчевать ее недомолвками. — Я с папой почти не общаюсь, — уточнила я. — Я сбежала из Чикаго, как только окончила школу.

Мама нахмурилась.

— Это непохоже на Патрика. Патрик хотел, чтобы ты поступила в колледж. Он мечтал о том, что ты станешь первой женщиной-президентом.

— Никакого колледжа не было, — пожала я плечами. — Я собиралась поступать в Род-Айлендскую школу дизайна, но обстоятельства изменились. — Я затаила дыхание, но она не стала допытываться, что это были за обстоятельства. — Мама, а что у тебя было с тем парнем из родео? — попыталась я сменить тему.

Она рассмеялась.

— Парня из родео звали Уоллистон Уотерс. Мы некоторое время позажигали на украденные в шоу деньги. Пару раз я с ним даже переспала, но только для того, чтобы убедиться в том, что я не забыла, как это — чувствовать рядом с собой другого человека. Это не было любовью. Это был просто секс. Тебе, наверное, уже известна разница. — Я отвернулась, и мама коснулась моего плеча. — Да брось ты! Не может быть, чтобы тебе не пришлось страдать от неразделенной любви.

— Нет, не пришлось, — пробормотала я, упорно не глядя ей в глаза.

Мама пожала плечами.

— Видишь ли, я так и не смогла разлюбить твоего отца. Да я особо и не старалась. Что касается Уоллистона, то в основном нас связывала работа. Пока однажды утром он не ушел, прихватив все наши сбережения плюс тостер и даже магнитофон. Просто исчез.

Я тоже откинулась на спину и вспомнила Эдди Савоя.

— Люди не могут просто так исчезнуть. Тебе ли об этом не знать, — напомнила я ей.

В черном ночном небе мерцали и подмигивали нам звезды. Я широко открыла глаза и попыталась увидеть галактики, скрывающиеся за пределами нашей.

— И что, у тебя больше никого не было? — спросила я.

— Никого, заслуживающего упоминания, — ответила мама.

Я обернулась к ней.

— И тебе это не нужно?

Мама пожала плечами.

— У меня есть Донегол.

Я улыбнулась в темноту.

— Это совсем другое.

Мама нахмурилась, как будто моя реплика заставила ее задуматься.

— Ты права, это приносит гораздо больше радости и удовлетворения. Понимаешь, я его всему обучила, поэтому могу гордиться его достижениями. Благодаря этой лошади я создала себе имя. Живя с мужем, я была пустым местом. — Сделав неуловимое движение, мама накрыла мою руку своей ладонью. — Расскажи мне о Николасе.

Я вздохнула и попыталась словами сделать то, что привыкла делать карандашами.

— Он очень высокий, и у него очень темные волосы. Черные, как грива у Донегола. А глаза у него такого же цвета, как у нас с тобой…

— Нет-нет, — перебила меня мама. — Расскажи мне, какой он.

Я закрыла глаза, но на ум ничего не шло. Наша с ним жизнь была как будто накрыта какой-то тенью. Прожив с ним восемь лет, я не могла отчетливо представить себе модуляции его голоса или ощутить на своем теле его руки. Я попыталась представить эти руки с длинными пальцами хирурга, но мне не удалось нарисовать их себе даже со стетоскопом в руках. В груди, где, я это знала точно, должны были храниться эти воспоминания, я ощущала странную пустоту. Это выглядело так, как будто когда-то, очень давно, я вышла замуж, но с тех пор не поддерживала никаких отношений со своим супругом.

— Я не знаю, какой он, — наконец сказала я. — Он стал совсем другим. У него очень трудная и ответственная работа, из-за которой я его почти не вижу. А когда мы видимся, я зачастую не в лучшем состоянии. Например, на каком-нибудь благотворительном обеде он сидит рядом с какой-нибудь дамой, окончившей «Редклифф», и сравнивает меня с ней. А после бессонных ночей с Максом я и вовсе похожа на дикую женщину с Борнео.

— И поэтому ты уехала, — закончила за меня мама.

Я резко села.

— Нет, не поэтому. Я уехала из-за тебя.

Эта дилемма напоминала ситуацию с курицей и яйцом. Я уехала, потому что мне было необходимо перевести дух и собраться с мыслями, а потом попытаться начать все с чистого листа. Но совершенно очевидно, что я выросла с такими наклонностями. Ведь я всегда знала, что вырасту и стану в точности такой, как моя мама. Разве не эта проблема терзала меня, когда я носила Макса, а до него своего первого ребенка? Я по-прежнему считала, что эти события тесно связаны между собой. Я могла абсолютно честно заявить, что убежала из дома из-за своей мамы, вот только не знала, является она причиной или следствием моих действий.

Мама заползла в спальный мешок.

— Даже если это так, — ответила она, — ты должна была подождать, пока Макс подрастет.

Я отвернулась от нее. Аромат хвои от растущих на склоне холма сосен нахлынул на меня с такой силой, что закружилась голова.

— Кто бы говорил, — пробормотала я.

Из-за моей спины донесся мамин голос:

— Когда ты родилась, врачи только начинали пускать мужчин в родильные залы, но твой отец и слышать не хотел об этом. Он вообще хотел, чтобы я рожала дома, как это делала его мать, но я закрыла эту тему. Он отвез меня в больницу, и я умоляла его остаться. Я говорила ему, что одной мне не справиться. Я провела в одиночестве двенадцать часов, пока ты наконец соизволила появиться на свет. Прошел еще час, прежде чем его впустили в нашу с тобой палату. Ровно столько понадобилось нянечкам, чтобы расчесать и накрасить меня. В итоге я выглядела так, как будто вообще ничего целый день не делала. — Мама лежала так близко, что я ухом ощущала ее горячее дыхание. — Когда твой отец вошел и увидел тебя, — продолжала она, — он погладил твою щечку и сказал: «Смотри, Мэй, вот твоя дочь. Я не понимаю, чем ты пожертвовала». И знаешь, что я ему ответила? Я посмотрела на него и сказала: «Собой».