Бархатные коготки - Сара Уотерс

— Спокойной ночи, Сирил. — Мой голос немного дрожал. — Сейчас я натяну на голову влажную шляпку и отправлюсь в сумерках искать скамейку, где переночевать…

Этого Флоренс уже не выдержала. Шмыгнув носом, она снова приняла суровый вид.

— Ладно, — сказала она. — Можете остаться — на неделю. Если справитесь, попробуем еще месяц; как я понимаю, вам за пригляд за Сирилом и работу по дому нужно будет выделить долю семейного дохода. Но вы должны обещать мне, мисс Астли: если не получится — уйдете.

Я пообещала. Я посадила ребенка повыше, и Флоренс отвернулась. Заглядывать ей в лицо было уже незачем. Я только улыбнулась, приложилась губами к головке Сирила (от него шел кисловатый запах) и чмокнула его.

Как радовалась я тогда, что скрыла правду о Диане! Придется притворяться — ну и ладно! Я была прежде правильной девушкой — побуду правильной опять; может, такой своеобразный отдых пойдет мне даже на пользу. Вспомнив свои недавние приключения, я содрогнулась. При взгляде на Флоренс я, как уже бывало в прошлом, порадовалась тому, что она некрасивая и совсем обычная. Вынув платок, Флоренс высморкалась и крикнула Ральфу, чтобы поставил на огонь чайник. Во мне быстро вспыхивает похоть и влечет меня к безрассудным поступкам, но Флоренс никогда не внушит мне похотливых желаний. Мое чересчур нежное сердце однажды застыло; в последнее время оно застыло еще больше. Можно не бояться, подумала я, что на Куилтер-стрит оно оттает.

Одна из Марий Антуанетт на той жуткой вечеринке у Дианы оделась не королевой, а пастушкой с посохом; я слышала, как она рассказывала другим гостям (которые приняли ее за Бо Пип из детского стишка), что Мария Антуанетта распорядилась построить в парке при дворце хижину и забавлялась там с друзьями, изображая «молочниц» и «селян». В первый месяц жизни на Куилтер-стрит я частенько вспоминала эту историю, притом не без горечи. Наверное, в первый день, когда я надела передник, прибралась у Флоренс в доме и приготовила ужин, я воображала себя Марией Антуанеттой; наверное, это чувство не покинуло меня и на второй день. Но к концу третьего дня, постояв у колонки в очереди за мутной водой, натерев графитом камины и плиту, отдраив ступеньку и вычистив уборную, я готова была повесить посох на крючок и вернуться во дворец. Однако путь туда мне был заказан, нужно было всерьез браться за работу. А ведь на мне был еще младенец — извивался у меня на руках, валялся по полу, стукался головой о мебель, а чаще всего заливался плачем в кроватке наверху, требуя молока и хлеба с маслом. Если бы в доме имелся джин, я бы, пожалуй, плюнула на обещание, данное Флоренс, и подпаивала понемножку Сирила или самое себя, чтобы не так тяготиться изнурительными трудами. Но джина не было, Сирил оставался проказником, труды не становились легче. А жаловаться не приходилось даже самой себе: нынешние тяготы не шли ни в какое сравнение с теми, которые выпали бы на мою долю, если б я отправилась с Бетнал-Грин искать счастья на улицах в зимнюю пору и без поддержки близких людей.

Итак, я не жаловалась, но не могла не вспоминать Фелисити-Плейс. Я вспоминала, какая это красивая и тихая площадь, какая большая у Дианы вилла, какой уют царит в комнатах, как там светло, тепло, ароматно, как все сияет — не в пример дому Флоренс, который расположен в одном из самых бедных и шумных кварталов; спальню, столовую, библиотеку и гостиную тут заменяет единственная полутемная комната, стекла дребезжат, камин дымит, дверь постоянно хлопает, содрогается от ударов кулака. Улица казалась мне резиновой: крики, смех, люди, запахи, собаки свободно кочевали из дома в дом. Оно бы ничего: в конце концов, мое детство прошло на такой же улице, в доме, где день-деньской по лестнице шумно сновала родня, где — в выходной ли, в будний ли вечер — в гостиной можно было застать целую толпу, которая пила пиво, играла в карты, иной раз ссорилась. Но я отвыкла от такой жизни, и она меня утомляла.

Опять же гости шли сплошным потоком. К примеру, семья Флоренс: брат с женой и детьми, сестра Джанет. Этот брат был старший из сыновей на семейном портрете (средний уехал в Канаду); работал он мясником и иногда приносил нам мясо. Он любил прихвастнуть, поскольку перебрался в Эппинг (Ральфа же, оставшегося в старом фамильном гнезде на Куилтер-стрит, он почитал за простофилю), и я не очень его жаловала. А вот к Джанет, более частой гостье, я расположилась с самого начала. Это была девушка лет восемнадцати-девятнадцати, крупная и красивая. По фотографии я определила ее в барменши, тем забавней мне было узнать, что она действительно служит за стойкой в одной из пивных в Сити и квартирует в верхнем помещении, у хозяев. Флоренс все время беспокоилась за ее благополучие: мать покинула этот мир, когда сестры были еще детьми, отец умер задолго до нее, Флоренс воспитывала девочку сама и, как свойственно старшим сестрам, не сомневалась, что Джанет непременно вскружит голову первый попавшийся молодой человек. «Выскочит замуж, как только подвернется случай, — устало пожаловалась мне Флоренс, после того как я впервые увидела у нее Джанет. — А потом пойдет рожать, погубит и внешность, и здоровье, сделается развалиной и умрет в сорок три, как наша мать». Явившись к ужину, Джанет оставалась ночевать; спала она в одной постели с Флоренс, и до гостиной, где ютилась я, долетали их перешептыванье и смех, отчего мне бывало ужасно не по себе. Сама Джанет как будто нисколько не удивлялась, обнаружив, что я подаю к завтраку селедку или в день стирки глажу катком белье Ральфа. «Хорошо-хорошо, Нэнси», — приговаривала она (Джанет с самого начала стала звать меня Нэнси). Когда мы знакомились, у меня под глазом еще красовался синяк, и Джанет, заметив его, присвистнула: «Пари держу, это женская работа? Девушки всегда метят в глаз. А вот парни норовят заехать в зубы».

Когда дом не сотрясался до основания от шагов Джанет по лестнице, он ходил ходуном от споров и смеха приятельниц Флоренс, которые регулярно являлись к ней с книгами, брошюрами и сплетнями и пили чай. Всех их я относила мысленно к разряду чудачек. Все они работали, но, подобно санитарному инспектору Энни Пейдж, дело себе выбирали какое-нибудь нерядовое — никто из них не мастерил фетровые шляпки, не изготавливал украшения из перьев, не торговал в магазине. Они служили в благотворительных организациях и приютах, имели на руках списки калек, иммигрантов, детей-сирот и неустанно хлопотали, устраивая их на работу, в приюты, общества взаимопомощи. Все их рассказы начинались с неизменной фразы: «Сегодня ко мне в контору пришла девушка…»

«Сегодня ко мне в контору пришла девушка, которая только-только освободилась из тюрьмы, так ее мамаша забрала ее ребенка и поминай как звали…»

«Сегодня ко мне в контору пришла нищая женщина, горничная, из Индии; хозяева привезли ее в Лондон, а теперь не хотят оплачивать обратный проезд…»

«Сегодня приходила женщина; она пострадала от одного джентльмена, он так ее отходил, что…» Впрочем, эта история не была доведена до конца: девушка, которая ее рассказывала, заметила меня, сидевшую в кресле неподалеку от Флоренс, залилась краской, уткнулась в чашку с чаем и перевела разговор на другую тему. Все они слышали мою (выдуманную) историю от самой Флоренс. Бывало, они краснели из-за этого над чашкой чаю, бывало, и отводили меня в сторону и потихоньку спрашивали, как я себя сейчас чувствую, рекомендовали человека, который поможет с обращением в суд, давали рецепты растительных средств, чтобы залечить синяк…