Князь Диодор - Николай Басов

– Месье, не знаю как вас… Прошу поторопиться, у меня есть чем заняться помимо прихорашиваний с тобой и со всем этим… барахлом, – почти возопил князь, на что его ординарец, видимо уже привыкший к портновскому мастеровому, даже вмешался.

– Нет, князюшка, ты пойми, как мне маг давеча говорил, этот бал Рождественский, чуть не главное событие тут, в стольном городе Парсе. Если же ты будешь не по-местному выглядеть, то и тебе самому станет неудобно.

– Вот именно, принц, – воинственно поддакнул кутюрье, словно бы понял Стыревую рукву, отставив руку с ленточкой для измерений так, что князю почти неловко стало. – Ты же и сам понимать должен, что это – тоже часть службы, и может быть, одна из самых значимых – выглядеть перед его величеством во всем блеске твоего титула и звания… Я лишь помогу подчеркнуть сие, и сделаю это со всем тщанием. – А закончил он свою репризу совсем уж неожиданно: – Даже ваш преподобный отец Иона согласился быть уступчивым моим-то вкусам и моим знаниям о сложном предмете дворцового наряда.

– При чем тут наш батюшка? – оторопел от такого хода портновской мысли князь.

– Ему труднее всего было, как я понял, согласиться на сутану, кою я попытаюсь для него сложить, принц. Но и он все же согласился, придется и тебе соглашаться, как следует тому быть.

Ну что тут было делать, с такими людьми, со всей этой ситуацией и укладом здешней жизни, со всем этим Парсом и пристрастием феризов непременно к дорогим и нелепым нарядам? Да и с этим балом заодно уж?!

Потом случилось так, что очки, новые и в золоченой оправе батюшке принесли. Он был счастлив так ясно и чисто, что даже князь его захотел поздравить. Удержало его только то, что было это… как-то не по-мужски и не по-солдатски. Почти то же самое, что поздравлять с увечьем.

В общем, князь по всеобщему мнению сделался излишне раздражительным и одновременно задумчивым, хотя о чем он размышлял, оставалось загадкой. И наконец, всего-то за пару уже дней до Рождественского бала произошло еще одно событие.

Стояла ночь, дом как-то особенно долго, протяжно и глуховато поскрипывал под порывали зимнего ветра. Сам князь спал, вернее, пробовал спать, потому как сон его все время перебивался какой-либо очень определенной мыслью, идеей, которая всплывала у него почти как наяву – трезво, ясно, пожалуй, даже чересчур ясно, от этого он даже просыпался, хотя и не хотел все же просыпаться. Это длилось уже не один час, а пожалуй, что и не первую ночь. Такое здесь, в Парсе, с ним происходило уже не раз, он даже стал подумывать, не является ли его этот излишне напряженный, едва ли не вымученный сон каким-то свойством, которым он заразился у феризов?

И вдруг он чуть не подскочил в своей кровати. Посидел в ночной рубашке, таращась во тьму, и вдруг стал подниматься. Пошел даже к двери, не замечая того, потом вернулся, попробовал закутаться в одеяло, потому что в спальне, по-местному правилу, было все же холодно, едва пар от его дыхания не шел. Он полежал, что-то чертя пальцами в темном воздухе перед собой, потом снова поднялся, стал искать свечу на столике сбоку, ничего не нашел, опрокинул лишь какой-то кувшин, который упал на пол и разлетелся на осколки.

Из своей комнаты выскочил Стырь, пробуя локтями удерживать штаны, которые напялил поверх ночной рубашки, а ладонями совсем уж невероятным образом высекал огонь, чтобы подпалить кусочек труда, который кстати оказался в подсвечной чашке. Сама свеча в подсвечнике была у него прижата к животу, а еще он глазами пытался хоть что-то разобрать из того, что происходило в спальне князя.

Князь Диодор как увидел его, так и засмеялся, тихо так, по-ночному, но совсем не по-свойски, а визгливо, диковато даже. Стырь все же попробовал князя на ощупь в его кровати отыскать, чтобы разобраться, кто так вот может смеяться. Наконец, свечу запалил, разглядел, что князь укутанный в кровати сидит, и немного стал успокаиваться. Лишь спросил для верности:

– Князюшка, ты чего так-то?

– Как именно? – не понял князь. Он сидел под одеялом и почему-то дрожал, словно был в ознобе.

– Должно, нужно что-то, князюшка мой?!

Но ничего Диодору от Стыря было не нужно, он даже его замечать перестал.

Потом все понемногу успокоилось. Князь приоделся немного, и отправился зачем-то в библиотеку, и долго в халате копался в бумагах, которые они с батюшкой читали последние дни. И наконец, уж под утро, успокоился, отыскав какой-то листок.

А потом наступил рассвет. Ясный, не по-парски чистый, со снежком, с перезвоном колоколов, с разговорами мейстерины и кухарки на кухне, с тихим воплем мальчишки Крепа, которого поставили сторожить ворота, и который, похоже, как всегда уснул на своем посту, пока его за ухо не попробовал за небрежение оттягать Стырь, который тоже не сумел более уснуть, и потому отправился обходить на всякий случай отель.

А князь сидел перед камином, в котором все же сумел разжечь об головешки, оставшиеся с вечера, новый огонь, и думал, уже спокойно, без особых хождений или прочих нелепостей. И кажется, даже звуки просыпающегося дома, к которым он за прошедшие недели жизни тут и привыкать стал, ему теперь только помогали. Это был последний день перед балом в Луре по приглашению короля.

И глядя на князя, вот так странно устроившегося вместо того, что бы спать, даже Стырь понял, что там должно было еще произойти нечто, задуманное князем, чего никто не понимал из имперцев, сколько им об этом поутру, когда все уже проснулись, Стырь ни рассказывал. Лишь батюшка вздохнул, и высказался веско:

– Похоже, мы увидим что-то, что сделает из князя или героя и молодца, или…

– Нам придется убираться отсюда со всей возможной скоростью, – добавил Дерпен неожиданно, и все заметили, что это вовсе не шутка.

Снег под полдневным солнцем стал таять, а потом и вовсе сошел. Как на беду, с запада на стольный город королевства насела огромная туча, стало холодно, сыро, противно, никакого праздничного настроения под таким небом и быть не могло. Густибус переживал, что их выгоняют из города, и он не сможет как следует изучить машину. Батюшка жалел, что одну какую-то икону не сможет взять с собой на Миркву. Дерпен вообще ворчал, что от местного вина у него стало портиться в желудке, и он бы с удовольствием выпил рюмаху-другую полонской водки, да вот, никто из слуг даже приблизительно не может сказать, где же ее можно тут купить.

А князь по-прежнему сидел в библиотеке, и ворошил бумаги, которые они с батюшкой уже выучили, как всем казалось, наизусть. Потом он занялся очень непростым дело, стал эти бумаги рвать, да так тонко и осторожно, будто бы не рвал их в клочья, оставляя корявые исписанные завитки, а наоборот, восстанавливал драгоценный старинный фолиант, в котором можно было бы вычитать, кто же виновен во всем произошедшем в Парском королевстве.

К тому же он, нимало не смущаясь, что день праздничный, и потому у всех будет по горло дел, отослал мальчишку Крепа за Атеномом. Тот сходил, вернулся и сказал, что князь-посол отказал князю Диодору в присылке куртье. Диодор даже помрачнел от этого, но все же не совсем. И тут же послал того же Крепа с весьма скоро написанными письмами к королевскому магу шевалье Опрису Тамберсилу, и заодно уж к королевскому казначею и распорядителю королевской казны, рассудив, что эти двое еще могут ему помочь.