Осада Монтобана - Жюль Ковен

— Спасти это двуличное и жестокое существо, которое погубило меня! — вскричал виконт.

— Да, спаси её! — повторил Робер. — Спаси, потому что ты великодушен, потому что тебе надо многое искупить, а лучшее искупление есть отплата добром за зло. Впрочем, повторяю тебе, Валентина де Лагравер не может причинить нам более вреда.

— К тому же отец её ответит нам и за неё и за Мориса, — договорил виконт де Трем, тронутый словами брата. — Но как же мне способствовать её бегству?

— Ты отправишься с Урбеном. Сделай вид, будто тобой движет желание поскорее освободить королеву-мать и герцогиню, и через эту поспешность открой засаду: воспользуйся суматохой, которая будет последствием преждевременного нападения на тележку и её проводника, соскочи с лошади поблизости от Валентины и дай ей возможность ускакать, пока Урбен будет занят принцессами, вероятно, встревоженными непредвиденным нападением. Остальное предоставь Богу.

— Я исполню волю моего старшего брата и главы рода, — сказал торжественно Анри, — но в другой раз пусть не попадается на моём пути эта змея, которая платит нам злом за добро... Тогда я буду неумолим, я сотру её с лица Земли.

При встрече Валентины де Нанкрей с Морисом на Галльской дороге мы могли убедиться, что виконт сдержал слово, данное Роберу и способствовал бегству Валентины без её ведома. Кроме того, он невольно помешал захватить в плен Мориса или, быть может, убить его, заставив солдат наперекор распоряжению Урбена побежать навстречу тележке, ехавшей из Брюсселя вместо того, чтобы выждать её на месте, указанном Валентиной её кузену.

Пока Робер уговаривал виконта быть снисходительным, поручик Урбен явился в Бренский замок с четырьмя аркебузирами и захватил Норбера в ту самую минуту, когда мэтр Дорн собирался отвезти его в Нивелль согласно обещанию, данному накануне Валентине.

Старик не ответил ни на один из вопросов кавалера де Трема и сохранил такое же упорное молчание, когда был приведён к полковнику Роберу и тот кротостью пытался вынудить его рассказать всё, что было ему известно.

Роберу не оставалось другого выхода, как держать старика под надзором.

Урбен, Анри и десять человек их команды скакали уже к Галлю. Скоро должна была настать минута действовать решительно. В лагере поговаривали шёпотом, что речь шла не об инспекторском смотре на следующий день, а о немедленном выступлении в поход. И вдруг объявились господа дю Трамбле и де Беврон. Они прибыли в лагерь, не только чтобы удостовериться от имени главнокомандующего, приняты ли все надлежащие меры для того, чтобы арьергард мог следовать за передвижением остального войска. Маршал де Брезе счёл благоразумным приставить двух верных людей к полковнику, который мог негодовать на строгий приговор его брату и который, по всей вероятности, способствовал бегству майора, чтобы спасти его от позорного наказания.

Эта мера дала графу де Трему первый повод к открытому возмущению.

На объявление обер-аудитора, что ему предписано разделять с ним команду над полком де трема, граф ответил категорическим отказом.

— Берегитесь! — возразил разгорячённый дю Трамбле. — Я уполномочен командовать один, а вас отдать под надзор моего помощника.

— Вы мне грозите арестом, господин обер-аудитор? — спокойно сказал Робер. — А напротив того, я арестую вас и господина де Беврона.

Посланные маршала остолбенели, всё ещё принимая слова его за шутку. Разговор этот происходил в штабе полковника де Трема, душой преданного своему командиру и негодовавшего на строгий приговор над майором Анри. Все офицеры смутно предчувствовали какой-то важный переворот.

— Аудитор Карадок, — продолжал граф, — возьмите шпаги у пленников!

Полковой аудитор был из числа тех ограниченных людей, которые привязываются к своим начальникам, как верная собака. Он никому не повиновался, кроме своего полковника, и по его приказанию способен был бы арестовать самого кардинала Ришелье. Итак, он смело подошёл к посланникам маршала де Брезе с намерением исполнить то, что ему было предписано, но те оттолкнули его с негодованием. Ловкий настолько же, как и сильный, Робер, прежде чем дю Трамбле и Беврон успели отгадать его мысль, схватил обеими руками эфесы их шпаг, вырвал из ножен и приставил два острия к груди пленников.

— Клянусь Богом, вы дорого заплатите мне за это оскорбление! — вскричал дю Трамбле, бледный от гнева.

— По какому праву поступаете вы с нами таким образом? — спросил Беврон.

— По праву, данному мне его королевским высочеством монсеньором Гастоном Французским, — ответил граф.

— Так это явный бунт?

— Быть может, перемена царствования, — возразил полковник с таким спокойствием, как будто исполнял самое обыкновенное дело на свете. — Господа! — обратился он к своему главному штабу, — пусть те из вас, которым тяжело видеть королевское достоинство униженным, французское дворянство угнетённым, а Францию, проливающей потоки крови ради честолюбия кардинала, да не допустят агентов маршала де Брезе вернуться к этому приверженцу Ришелье. Аудитор Карадок, велите пробить тревогу. Пусть весь полк соберётся вокруг этого дома. Я буду с ним говорить.

Оба приказания тотчас были исполнены. Вскоре со всех сторон послышался барабанный бой и вслед за тем обширное открытое место перед домиком полковника наполнилось многочисленной и шумной толпой. Робер показался у окна первого этажа. Два офицера по обе его стороны держали по зажжённому факелу и освещали его мужественное лицо. В шумной толпе воцарилось глубокое молчание.

— Ребята, — сказал граф звучным голосом, — я не мясник, чтобы вести вас, как стадо, на бойню. Я командую людьми, которые должны иметь полную свободу действовать по своему убеждению, командую храбрецами, которые должны знать, для чего жертвуют своей жизнью. Я поведу вас не на голландцев, а назад к родным пепелищам. Вместо того чтобы проливать вашу кровь для бесплодного честолюбия, для временных завоеваний, вы её прольёте для того, чтобы уничтожить деспотический произвол и упрочить благо родины и спокойствие соотечественников. Скоро ваш полк примкнёт к целой армии. Граф Суассонский идёт к нам навстречу со своим пограничным корпусом, который послужит вам как бы почётным конвоем. Не я один поведу вас, друзья мои! Последуйте за мною, и мы придём к вдове великого Генриха и к жене его достойного сына Гастона Французского, который любит вас, как любил его доблестный отец. Герцог Орлеанский не забудет, что вы первые привели к нему дорогих изгнанниц, когда вы возведёте его на место, принадлежащее ему по праву, избавив Францию от угнетения! Почести и награды ожидают вас, если вы выскажетесь в пользу правого дела, в этом я вам порукой. Итак, кто за него, пусть провозгласит вместе со мной: «Да здравствует герцог Орлеанский, правитель Франции!»

— Да здравствует Гастон I, король Франции и Наварры! — подхватили самые пылкие, и вслед за тем воздух огласился потрясающими криками:

— Да здравствует граф де Трем! Жить и умереть за него!

В полночь все палатки были сняты, обоз готов, полк в строю и господа дю Трамбле, Беврон и Лагравер заперты в арестантской карете. Пока центральная группа войска де Брезе направлялась, по всему вероятию, из Огена к Вавру, его арьергард вместо того, чтобы идти на Оген, отступал к лесу Сеньер-Изаак. Он достиг его в час пополуночи, такое пылкое усердие сумел внушить людям полковник.