Инквизитор - Борис Конофальский

Солдат не ответил, спорить он не собирался, но подумал, что трактирщика надо навестить.

— Ну, раз так, господин, то мы согласны, — сказал пузатый плотник и полез в кошель.

— Быстро согласились, — произнес Крутец, — надо было больше просить.

Остальные дома, занятые пришлыми, Волков объезжать не стал, велел только стражникам поехать с управляющим. Сам же направился в замок и решил заняться собой. В последнее время он зарос, толком не мылся, ходил в несвежей одежде. В гвардии такое было недопустимо. В донжоне нашел дворовых мужиков, велел греть воду. Сам лежал на лавке, а когда вода согрелась — стал мыться прямо во дворе. Одна из прачек помогала ему, а потом бараньими ножницами стригла. Тем временем Ёган принес целый ворох одежды. Когда туалет был закончен, пришел монах со стражником и принесли целый горшочек с серебром и медью. Монах был взволнован:

— Девятнадцать талеров без малости, — пришепетывал он в благоговении от такой кучи денег.

— Сержант, — потряхивая горшком, говорил Волков, — со старосты кандалы снять, семью его выпустить. Еду давать добрую, как всем дворовым.

— Да, господин, — говорил сержант.

А следующий день начинался с большой суеты. Надо было выбирать старосту в Рютте. Все мужики могли участвовать в выборах, и на выборах должен был присутствовать барон. Барон нехотя согласился, но настоял на том, что присутствовать он будет только на утверждении старосты, а слушать склоки ему не досуг. Стали собирать народ, на церкви ударили в колокол. Народ собрался, и как только управляющий Крутец объявил цель сбора, началась ругань. Сразу, дружно заговорили десятки голосов. Мужики стали орать, пихаться, но больше всех огня добавляли склочные бабенки. Волков пытался установить порядок, но даже перекричать никого не смог. Плюнул, отъехал в сторону, а ругань в деревне шла, хотя до драк не доходило. То и дело зычным голосом поп призывал всех к порядку, а стражники вмешивались и тумаками успокаивали самых рьяных. Тем не менее, старосту выбрали. Он был молод, грамотен и богобоязнен. Это был сын диакона, а заодно и звонарь. Тогда послали за бароном. Барон приехал и утвердил нового старосту. Люд стал расходиться, а Крутец и Волков стали давать новому старосте указания. Молодой человек кивал ошарашенно, так как еще не пришел в себя от свалившейся на него ответственности.

— Ты б записывал, — говорил Волков.

— Я запомню, господин, — хлопал рыжими ресницами новый староста.

— Наперво, осмотри все дома, что после чумы пустуют. Заодно, пересчитай пришлых, что в них проживают. Соберешь с них деньгу, отдашь управляющему. Кто деньгу давать не будет — о таких сообщишь сержанту.

Управляющий остался с новым старостой, а Волков вернулся в замок, сел с монахом за стол читать книгу. Бесконечная суета, нескончаемые дела отвлекали его от главного. А главным было то, что он должен был поймать вурдалака.

— А в других главах о гул мастере что-нибудь есть? — Спросил он брата Ипполита.

— Пишут, сейчас найду, — сказал монах и начал листать книгу.

Но тут опять пришел управляющий Крутец и спросил:

— Господин Коннетабль, а вам нужен брат Ипполит?

— Вообще-то нужен, но не так, что бы уж срочно.

— А не могли бы вы мне его дать на сегодня? Хочу с ним замеры сделать, чтобы знать, сколько леса потребуется под рынок.

— Ну, берите, раз нужен, — сказал солдат и притянул книгу к себе, стал читать сам, начал с самого начала.

А монах с заметным сожалением пошёл с управляющим.

А на следующий день Крутец поехал в Малую Рютте выбирать старосту там. Взял с собой Ёгана, тот был родом оттуда и поэтому всех там знал. А Волков с монахом, сержантом и двумя стражниками поехали смотреть развалины старого замка. После водяной мельницы, дорога пошла низинами, и поэтому вся местность до леса была залита водой. Они проехали мимо старого кладбища, по которому можно было спокойно плавать на лодке промеж покосившихся крестов и почти затопленных надгробий. Кладбище вообще было мрачным: старая развалившаяся ограда, часовня с провалившейся крышей, черные мертвые деревья, пара заросших мхом древних склепов. Вся местность была тяжелой и мрачной, даже ехать мимо кладбища было неприятно, а уж развалины замка были и того хуже. Все заросло мхом и плющом. Стражники на всякий случай осеняли себя святым знамением. Было необыкновенно тихо. Стражник, который их сюда привел, показал вход в подвал, но даже вход был залит водой. Вода была черной, старой, мертвой, а вокруг ни одного следа, ни у развалин, ни у кладбища. Тут давно никто не ходит и никто не ездил.

— Ну, место, подходящее для вурдалака, — сказал солдат. — Но ни единого следа.

— Ничего живого кроме ворон, — заметил сержант. — Даже кабаны тут не ходят.

— А там что? — Волков заметил дым. — Дым что ли? Там живет кто-то?

— Так я же вам уже говорил, там ведьма наша живет. Как поп наш запретил ей в деревне жить — она там и живет.

— Поехали, посмотрим, что это за птица, — произнес солдат, — и чем кормится.

— Ну, так девок деревенских от бремени избавляет, настойки делает сонные. Моя баба мне от нее настойку приносила, бессонницу как рукой сняло, а раньше так маялся, ночью спать не мог. А сейчас — три капли на чашку воды, и сплю как убитый, — рассказывал сержант.

Волков подумал, что и ему неплохо бы иметь такие капли на всякий случай. И он просил:

— А приворотами и заговорами занимается?

— Не без этого. Бабы к ней частенько захаживают.

Они подъехали к дому ведьмы, место было мрачное. Все вокруг заросло бурьяном да репейником в человеческий рост. Да и домом это строение назвать было нельзя. Это было нечто среднее между хижиной и землянкой, а крыша напоминала холм, поросший мхом. Трубы в землянке не было, дым выходил через дыру в крыше. Площадь перед домом была загажена и воняла гнидью. Все спешились. Стражников оставили с лошадями, а монах, сержант и Волков пошли в жилище, по очереди переступая через давно сдохшую кошку.

Волков не был раньше в домах ведуний, но почему-то представлял все именно так, как было в хижине: замусоренный очаг посереди жилища, все стены в пучках высохших трав, старые, вонючие тряпки по углам, рогатые черепа, сушеные гады, угри и жабы и вонь, вонь гниения, которую не забивал даже дым. Старуха стояла у очага с лампой в руке. Была она наполовину лысая. Крючковатые разбухшие артритные пальцы дрожали. Серые губы, не переставая, что-то жевали, то и дело, растягиваясь в страшную беззубую улыбку, как будто она была рада гостям. Во рту было всего пять желтых зубов, три сверху и два снизу, и правый глаз навыкат с бельмом. Когда старуха зашепелявила, Волков едва понимал, что она говорит:

— Налетели, налетели коршуны-вороны. Рыскали-рыскали вокруг и добрались до старухи. Ищите что, птицы жадные? Крови теплой или мертвечины пахучей?

Молодой монах стал осенять себя святым знамением трясущейся рукой. Его примеру последовал и сержант. Волкову тоже стало не по себе от ее мерзкого голоса, но он только сложил руки на груди, стоял, молчал, разглядывая старуху. А старуха единственным живым глазом с любопытством смотрела на него.